Основы лингвистического когнитивизма (стр. 7 )

Существуют языки, в которых отсутствие семантической мотивации при употреблении падежей ограничивается перечисленными выше факторами; в таких языках связь между категорией падежа и семантическими ролями партиципантов остается сравнительно тесной — настолько, что их иногда называют языками с ролевой ориентацией. Русский язык, однако, к их числу не относится.

Рассмотрим следующие два примера: (а) Начальник (АГ) убил волка (ПАЦ) и (б) Волк (ПАЦ) убит начальником (АГ). Несмотря на то, что существительное волк в одном предложении стоит в форме винительного, а в другом — в форме именительного падежа, и в том и в другом случае волк является Пациенсом (а начальник — Агенсом). Зачем русскому языку две конструкции для описания одной и той же ситуации?

Выбор той или иной из этих конструкций определяется тем, какой из участников ситуации находится в центре внимания говорящего, или, чуть точнее, является главным персонажем текущего отрезка повествования. Если в широком контексте речь идет об охотнике, то именительным падежом будет кодироваться Агенс (- Что случилось с начальником в лесу? — Начальник убил волка); если о волке - то Пациенс (- Как погиб волк? — Волк был убит начальником). Словоформы именительного падежа волк в примере (б) и охотник в примере (а) очевидно кодируют разные роли; общим у них является то, что соответствующие этим словоформам партиципанты находятся в сюжетном центре сообщения.

В целом язык ориентирован на то, что главный персонаж играет в сюжете скорее активную, чем пассивную роль, то есть чаще всего является Агенсом; а так как Агенс кодируется именительным падежом, то получается, что существительное в именительном падеже чаще всего обозначает главного персонажа. Однако русский и многие другие языки переосмысляют это отношение и начинают использовать именительный падеж как средство кодирования не только Агенса, но и главного персонажа вообще, вне зависимости от того, является ли этот персонаж в описываемой ситуации Агенсом или Пациенсом.

2

ФРЕЙМОВАЯ СЕМАНТИКА. Филлмор развил эту концепцию в так называемый «фреймовый подход». Исходное положение: значения (слов, словосочетаний, предложений, текста) соотнесены со сценами. Во фреймовой семантике предполагается, что сцены ассоциированы с определенными языковыми фреймами. Под сценой понимаются не только зрительные, но и иные виды внутренних мысленных образов, любые сенсорные и концептные формы): межличностные процессы общения, стандартные сценарии поведения, предписываемые культурой, институциональные структуры и др. Минского (1980-е гг.). Сталкиваясь с новой ситуацией или существенным образом пересматривая какую-либо проблему, мы ищем в своей памяти структуру, называемую фреймом – хранимую сеть отношений, используемую, при необходимости, для адаптации к действительности в результате изменения деталей.

Фрейм в общем виде понимается как любая система языковых выборов, в частности, в грамматике – выбор грамматических правил, лексических единиц, языковых категорий – все, что имеет статус прототипа сцены. Итак, фрейм – общее родовое обозначение набора понятий типа: «схема», «сценарий», «когнитивная модель». Фрейм – система категорий, структурированных в соответствии с мотивирующим контекстом. Некоторые слова существуют для того, чтобы обеспечить коммуникантам доступ к знанию таких фреймов, а одновременно категоризуют опыт в опоре на систему понятий (ЧИСТКА ЗУБОВ). С точки зрения культуры –– это единица знаний, организованная вокруг некоторого понятия, но, в отличие от ассоциаций, содержащая данные о существенном, типичном и возможном для этого понятия. Фрейм обладает более или менее конвенциональной природой и поэтому конкретизирует, что в данной культуре характерно и типично, а что – нет. Особенно важно это по отношению к определенным эпизодам социального взаимодействия – поход в кино, поездка на поезде и вообще по отношению к рутинным эпизодам. Фреймы организуют наше понимание мира в целом, а тем самым и обыденное поведение, (скажем, когда мы платим за дорогу или покупаем билет привычным для нас образом). Фрейм при таком подходе – структура данных для представления стереотипной ситуации (типа: нахождение в комнате, ритуал детского дня рождения), соответствующая обычно частотным, но иногда и непродуктивным стереотипам. С каждым фреймом связаны несколько видов информации: об его использовании, о том, что следует ожидать затем, что делать, если ожидания не подтвердятся и т. п. Формально фрейм представим как структура узлов и отношений.

3

Скрипты («предписание»). Теория скриптов нацелена на описание автоматичности, характерной для действий человека. Сознание (которому подконтрольно не абсолютно все) отделяется от второстепенных мысленных событий. Понятие «скрипт» было введено в исследованиях группы сотрудников Йельского университета, возглавляемой Р. Шенком, как вид фрейма, выполняющего некоторое специальное задание в обработке естественного языка. Привычные ситуации описываются скриптами как стереотипные смены событий. Большинство скриптов усваивается в детстве, в результате прямого опыта или сопереживания при наблюдении над другими людьми: мало кто лично участвовал в ограблении банка, угоне самолета или в пытках,– но из книг, телевидения и кино почти все примерно представляют себе, как это делается, т. е. обладают соответствующими скриптами.

В более поздней концепции скрипты можно определить как набор ожиданий о том, что в воспринимаемой ситуации должно произойти дальше. Многие ситуации в жизни можно проинтерпретировать так, как будто участники этих ситуаций «играют» свою роль, заранее заготовленную в рамках некоторой пьесы. Официантка следует роли официантки, клиент – роли клиента. Жизненный опыт означает часто знание того, как поступать и как другие поступят в конкретных стереотипных ситуациях. Вот это-то знание и называется скриптом. Р. Шенк выдвинул поэтому гипотезу о том, что размышление и вообще мышление человека представляет собой применение некоторого скрипта. Мы живем, просто следуя своим скриптам, или предписаниям. Чем больше мы знаем, тем в большем числе ситуаций мы чувствуем себя комфортно, т. е. способны эффективно выполнять свою роль. Однако чем больше скриптов нам известно, тем в большем количестве ситуаций мы можем почувствовать проблему. Знание скриптов не означает беспроблемность. В то же время скрипты – разновидность структуры памяти и служит для того, чтобы мы могли действовать, даже не догадываясь, что пользуемся ими. Скрипты служат для хранения знаний об определенных ситуаций, т. е. являются нечто вроде склада наших старых знаний, в терминах которых формируются новый опыт того же типа. Позже в концепции А. Вежбицкой это понятие было успешно пименено в описании значимых уникальных для каждой культуры базовых культурных скриптов (КАК МЫ ГОВОРИМ, КАК МЫ ДУМАЕМ и пр. ).

ЛЕКЦИЯ 12. ЗАРУБЕЖНЫЙ КОГНИТИВИЗМ: ДЖ. ЛАКОФФ И М. ДЖОНСОН, «МЕТАФОРЫ, КОТОРЫМИ МЫ ЖИВЕМ»

ПЛАН

1. О знаменитой книге Дж. Лакоффа и М. Джонсона

2. Когнитивная теория метафоры: исходные положения

3. Виды концептуальных метафор

1

Способность понимать опыт с помощью метафоры — это как одно из чувств, как видение, осязание или слух. Метафоры по своей сути являются феноменами, обеспечивающими понимание. Метафоры способны творить реальность!

Книга Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Метафоры, которыми мы живем» впервые вышедшая на языке оригинала в 1980 г., стала бестселлером в англоязычных странах и получила широкий отклик в научной периодике и публицистике. Она издлагает основы когнитивного подхода к метафоре — языковому, когнитивно­му и культурному феномену. Обсуждаются как научные аспекты изучения этого феномена в лингвистике и философии, так и роль метафоры в современном обществе, в повседневном общении между людьми. Особое внимание обращается на возможности использования метафоры как средства познания действительно­сти, как инструмента организации опыта человека, структурирования его знаний о действительности.

Эта книга Дж. Лакоффа — уже в те времена очень известного специалиста по лингвистике и одного из творцов порождающей семантики — и М. Джонсона — философа и логика — вызвала оживленную дискуссию и приобрела чрезвычайную популярность не только среди языковедов, но и представителей других дисциплин, да и просто среди читающей публики. Специалистами по когнитивной лингвистике она была признана библией когнитивного подхода к метафоре — своеобразным аналогом соссюровского «Курса общей лингвистики» в когнитивизме лингвистического извода.

2

Основной тезис когнитивной теории метафоры сводится к следующей идее: в основе процессов метафоризации лежат процедуры обработ­ки структур знаний — фреймов и сценариев. Знания, реализующиеся во фреймах и сценариях, представляют собой обобщенный опыт взаи­модействия человека с окружающим миром — как с миром объектов, так и с социумом. Особую роль играет опыт непосредственного взаимо­действия с материальным миром, отражающийся на языковом уровне, в частности, в виде «концептуальных метафор». К числу концептуаль­ных метафор европейской культуры относятся, например, метафориче­ские проекции ВРЕМЯ - ЭТО ДЕНЬГИ, СПОР - ЭТО ВОЙНА, ЖИЗНЬ — ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ и др. Концептуальные метафоры могут образовывать согласованные концептуальные структуры более глобального уровня — «когнитивные модели», которые являются уже чисто психологическими и когнитивными категориями, напоминающими по свойствам гештальты когнитивной психологии.

Для большинства людей метафора является инструментом поэтического воображения и риторических излишеств — частью какого-то особенного, а не повседневного языка. Более того, метафора обычно рассматривается как собственно языковая характеристика, связанная скорее со словами, чем с мышлением и деятельностью. По этой причине множество лю­дей считает, что они прекрасно обходятся без метафор. Вопреки этому мнению мы обнаружили, что метафора пронизывает нашу повседневную жизнь, причем не только язык, но и мышление и деятельность. Наша обы­денная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична.

Концепты, которые управляют нашим мышлением, — не просто по­рождения ума. Они влияют на нашу повседневную деятельность, вплоть до самых тривиальных деталей. Наши концепты структурируют наши ощущения, поведение, наше отношение к другим людям. Тем самым наша концептуальная система играет центральную роль в определении реалий повседневной жизни. Если мы правы, предполагая, что наша концептуальная система в значительной степени метафорична, тогда то, как мы думаем, то, что узнаем из опыта, и то, что мы делаем ежедневно, имеет самое непосредственное отношение к метафоре.

Однако в обычном случае концептуальная система не осознается. О большинстве мелочей, которые мы делаем каждый день, мы просто не думаем, и делаем их более или менее автоматически по определенным схемам. Что представляют собой эти схемы — не ясно. Опираясь на собственно языковые факты, мы установили, что большая часть нашей обыденной концептуальной системы по своей природе метафорична. И мы нашли путь, позволяющий подробно ис­следовать, чем являются метафоры, структурирующие наше восприятие, мышление и деятельность.

Чтобы как-то объяснить, что означает метафоричность концеп­та и как он структурирует нашу повседневную деятельность, начнем с понятия ARGUMENT/СПОР и концептуальной метафоры ARGUMENT IS WAR/СПОР — ЭТО ВОЙНА. Эта метафора представлена в обыденном языке целым рядом выражений. Важно отметить, что мы не просто говорим о спорах в терминах войны: мы действительно можем выиграть или проиграть спор. Мы рассматриваем человека, с которым спорим, как противника. Мы атакуем его позиции и защищаем свои. Мы побеждаем или проигрываем. Мы разрабатываем и используем стратегии. Если мы обнаруживаем, что позицию невозможно защитить, мы можем покинуть ее и занять новую позицию для атаки. Множество вещей, которые мы совершаем в споре, частично структурированы концептом войны. Хотя реального сражения нет, есть словесное противостояние, и структура спора — атака, защита, контратака и т. п. — отражает это. Именно в этом смысле мы живем метафорой СПОР — это ВОЙНА в данной культуре; она структурирует наши действия в споре.

Попробуйте представить культуру, в которой споры не воспринима­ются в терминологии военных действий, когда один участник выигрывает, а другой — проигрывает; где нет атаки и защиты, победы или поражения. Представьте культуру, в которой спор рассматривается как танец, участ­ники — как танцоры, а цель заключается в гармоничном и эстетически привлекательном танце. В такой культуре люди по-другому будут отно­ситься к спорам, по-другому их переживать, по-другому их вести и по-другому о них говорить. Для нас же это вообще не будет спором: просто эти люди будут делать нечто иное. Будет странным даже называть их действия «спором». Возможно, наиболее нейтральный способ описания различия между их культурой и нашей заключался бы в утверждении, что форма нашего дискурса структурирована в терминах битвы, а у них — в терминах танца.

Суть метафоры — это понимание и пережива­ние сущности (thing) одного вида в терминах сущности другого вида. Это не означает, что споры — это разновидности войны. Споры и войны — это разные сущности: вербальный дискурс, и вооруженный конфликт, и про­изводимые ими действия — это разные виды деятельности. Но мы ча­стично структурируем, понимаем и говорим о СПОРЕ в терминах ВОЙНЫ. Концепт метафорически структурирован, деятельность метафорически структурирована и, следовательно, язык метафорически структурирован. Более того, это обычный способ проведения и обсуждения спора. Для нас естественно говорить об атаке позиции, используя выражение, attack a position 'атаковать позицию'. Конвенциональный способ обсуж­дения спора предполагает использование метафоры, которую мы вряд ли осознаем. Метафора не только в словах, которые мы используем, — она в самом понятии спора. Язык спора — не поэтический, причудливый или риторический; он — буквальный. Мы так говорим о спорах, потому что мы так их понимаем — и мы действуем так, как мы понимаем.

: Итак, самое важное утверждение, которое мы сделали, — это то, что метафора принадлежит не только языку, т. е. не только словам. Мы утверждаем, что процессы человеческого мышления во многом метафорич­ны. Это то, что имеется в виду, когда мы говорим, что концептуальная система человека структурирована и определена с помощью метафоры. Метафоры как выражения естественного языка возможны именно потому, что они являются метафорами концептуальной системы человека.

Та же системность, которая позволяет нам осмыслять некоторый аспект одного концепта в терминах другого (например, интерпретировать спор как войну), с неизбежностью «затемняет» другие стороны этого концепта. Позволяя сфокусировать внимание на одном аспекте понятия (например, на «военной» стороне спора), метафора может препятствовать тому, чтобы мы заметили другие аспекты понятия, несовместимые с нею. Например, в пылу спора, намереваясь атаковать позиции противника и защищать свои, мы теряем из виду кооперативность спора. В некотором смысле тот, кто спорит с вами, в попытке достичь взаимопонимания тратит на вас принадлежащую ему ценность — свое время. Но когда идет война, сотрудничество теряется из виду.

3

1) Метафора «канал связи». Намного более сложный пример сокрытия метафорой нашего опы­та — это то, что Майкл Редди назвал «метафорой канала связи» (CONDUIT METAPHOR): ИДЕИ (или ЗНАЧЕНИЯ) - ЭТО ОБЪЕКТЫ + ВЫРАЖЕНИЯ — ЭТО ВМЕСТИЛИЩА + КОММУНИКАЦИЯ — ЭТО ПОСЛАНИЕ

Говорящий вкладывает идеи (объекты) в слова (вместилища) и по­сылает их (в послании) слушателю, который вынимает идеи/объекты из слов/вместилищ: It's hard to get that idea across to him (Трудно донести эти идеи до него); You words seem hollow (Ваши слова кажутся пустыми); The sentence is without meaning. В предложении нет смысла.

В таких примерах трудно обнаружить, что метафора что-то скрывает, не осознается даже сама метафора. Это настолько привычный способ восприятия языка, что иногда трудно представить себе, что что-то здесь не соответствует реальности. Но если посмотреть следствия из метафоры КАНАЛА СВЯЗИ, то можно установить, как она маскирует некоторые стороны коммуникативного процесса.

Во-первых, из метафоры языковые выражения - это вместили­ща значений как одного из аспектов метафоры КАНАЛА связи следует, что слова и предложения сами по себе имеют значения, независимо от контекста или говорящего. Один из компонентов этой метафоры ЗНА­ЧЕНИЯ — ЭТО ОБЪЕКТЫ предполагает, например, что значения существуют независимо от людей и контекстов. Из другой части метафоры КАНАЛА СВЯЗИ - ЯЗЫКОВЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ - это ВМЕСТИЛИЩА ЗНАЧЕНИЙ, следует, что слова (и предложения) имеют значения, опять-таки независимые от контекстов и говорящих. Эти метафоры применимы ко множеству си­туаций, а именно к таким случаям, когда различие контекстов не играетроли и все участники беседы понимают предложения одинаково.

Важно отметить, что метафорическое структурирование понятийных областей оказывает­ся частичным, а не глобальным. Если бы оно было глобальным, то один концепт абсолютно совпадал бы с другим, а не просто понимался в его терминах. Таким образом, некоторая часть метафорически осмысляемого концепта не подходит и не может подходить соответствующей метафоре.

2) Ориентационные метафоры. До сих пор мы исследовали то, что можно назвать структурными мета­форами, т. е. случаи, когда один концепт метафорически структурирован в терминах другого. Но есть другой вид метафорических концептов, не структурирующих один концепт в терминах другого, а организующих целую систему концептов относительно другой системы. Мы будем назы­вать такие понятия ориентационными метафорами, так как многие из них связаны с ориентацией в пространстве: «верх—низ», «внутри—снаружи», «передняя сторона — задняя сторона», «на поверхности — с поверхно­сти», «глубокий—мелкий», «центральный—периферийный». Такие типы пространственных отношений возникают вследствие того, что человеку присуще тело определенной формы, взаимодействующее с материальным миром. Ориентационные метафоры придают концепту пространственную ориентацию: например, HAPPY IS UP/СЧАСТЬЕ СООТВЕТСТВУЕТ ВЕРХУ. То, что концепт СЧАСТЬЕ ориентирован на ВЕРХ, проявляется в английских фразах типа I'm feeling up today 'Я сегодня чувствую себя на вершине блаженства'.

Такие метафорические ориентации не произвольны. Они основаны на нашем физическом и культурном опыте. Хотя полярные противо­поставления «верх—низ», «внутри—снаружи» и т. п. по сути являются физическими, основанные на них ориентационные метафоры различают­ся от культуры к культуре. Например, в некоторых культурах будущее находится как бы впереди нас, в других оно — за нами. Для примера рассмотрим метафоры пространственной ориентации типа «верх—низ»: 1) HAPPY IS UP; SAD IS DOWN (СЧАСТЬЕ СООТВЕТСТВУЕТ ВЕРХУ; ПЕЧАЛЬ — НИЗУ) –– I'm feeling up.(Я чувствую себя на вершине блаженства); 2) CONSCIOUS IS UP; UNCONSCIOUS IS DOWN СОЗНАНИЕ ОРИЕНТИРОВАНО НАВЕРХ; БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ — ВНИЗ; 3) HEALTH AND LIFE ARE UP; SICKNESS AND DEATH ARE DOWN ЗДОРОВЬЕ И ЖИЗНЬ ОРИЕНТИРОВАНЫ НАВЕРХ; БОЛЕЗНЬ И СМЕРТЬ — ВНИЗ (He's at the peak of health. Он на пике здоровья. –– Lazarus rose from the dead. Лазарь восстал из мертвых.

3) Онтологические метафоры.

–– Метафоры сущности и субстанции. Такие пространственные категории, как «верх—низ», «спереди—сзади», «нахождение где-л. — удаление от чего-л.» (on-off), «центр—периферия» и «близкое—далекое», обеспечивают исключительно богатую основу для осмысления концептов в терминах ориентации. Однако концептуализа­ция с помощью пространственных категорий имеет свои пределы. Наш опыт обращения с физическими объектами и веществами формирует дру­гую основу для понимания, выходящую за рамки простой ориентации. Понимание нашего опыта в терминах объектов и веществ позволяет нам вычленять части опыта и обращаться с ними, как с единообразными дис­кретными сущностями или веществами. Стоит только отождествить части нашего опыта с объектами или веществами, появляется возможность ссы­латься на них, относить их к определенным категориям, группировать и определять их количество — и тем самым размышлять о них.

Когда объекты недискретны или неразграничены, мы все же их классифицируем как четко определенные или разграниченные; таковы, например, горы, углы улиц, изгороди и т. п. Такой способ восприятия фе­номенов материального мира необходим для достижения определенных целей: установления местоположения гор, достижения договоренности о встречах на углах улиц, подрезания живых изгородей. Целеполагание в человеческой деятельности обычно требует проведения искусствен­ных границ между материальными феноменами, что делает их таким же дискретными, как и мы сами: сущностями, ограниченными поверхностью.

Подобно тому как опыт пространственной ориентации человека порождает ориентационные метафоры, опыт обращения с материальными объектами (особенно с нашим собственным телом) создает основу для исключительно широкого разнообразия онтологических метафор, т. е. способов восприятия событий, деятельности, эмоций, идей и т. п., как материальных сущностей и веществ.

Онтологические метафоры служат разным целям, и разнообразные виды метафор отражают разные цели. Возьмем, например, опыт человека, относящийся к феномену повышения цен, который можно метафориче­ски представить как автономную сущность с помощью существительного inflation 'инфляция'. Это позволяет нам при обсуждении инфляции ссы­латься на опыт: INFLATION IS AN ENTITY ИНФЛЯЦИЯ — ЭТО СУЩНОСТЬ: Inflation is lowering our standard of living. Инфляция снижает наш уровень жизни. +If there's much more inflation, we'll never survive. Если инфляция увеличится, мы не выживем. + We need to combat inflation.Нам нужно бороться с инфляцией.

В этих случаях рассмотрение инфляции как автономной сущности поз­воляет нам ссылаться на нее, определять ее количество, выделять ее определенные стороны, видеть в ней причину чего-л., действовать с ее учетом и, возможно, даже верить, что мы ее понимаем. Такие онтологи­ческие метафоры необходимы для попыток рационального осмысления нашего опыта.

Как и в случае с ориентационными метафорами, метафоричность большинства этих выражений не осознается. Одна из причин этого заключается в том, что онтологические метафоры, как и ориентационные, служат ограниченному набору целей — отсылке к номинации, количественной оценке и т. п. Простой взгляд на нематериальное как на автономную сущность или субстанцию отнюдь не гарантирует исчер­пывающего понимания. Но онтологические метафоры можно развивать дальше. Вот два примера того, как онтологическая метафора THE MIND IS AN ENTITY/РАЗУМ - АВТОНОМНАЯ СУЩНОСТЬ развивается в нашей культуре.

А) THE MIND IS A MACHINE РАЗУМ - ЭТО МАШИНА: We're still trying to grind out the solution to this equation. (Мы все еще пытаемся выработать решение этого уравнения (букв, выто­чить)) + .My mind just isn't operating today. (У меня просто сегодня не работает голова (букв, ум/разум)).

Б) THE MIND IS A BRITTLE OBJECT ДУША - ЭТО ХРУПКИЙ ОБЪЕКТ: You have to handle him with care since his wife's death. (Вы должны осторожно обращаться с ним после смерти его жены. + Не broke under cross-examination. (Он сломался под перекрестным допросом) + She is easily crushed.(Она легко поддается давлению).

–– Метафоры вместилища. Мы — физические существа, отграниченные и отделенные от осталь­ного мира поверхностью кожи; мы воспринимаем остальной мир как находящийся вне нас. Каждый из нас — это вместилище, ограниченное поверхностью тела, с ориентацией «внутри—снаружи». Мы проецируем нашу собственную ориентацию «внутри—снаружи» на другие физиче­ские объекты, ограниченные поверхностями. Таким образом, мы также представляем их себе как вместилища с внутренней частью и и внеш­ней поверхностью. Комнаты и дома — явные вместилища. Переходя из комнаты в комнату, мы движемся из одного контейнера в другой, т. е. перемещаемся из одной комнаты в другую. Мы даже придаем эту ориентацию твердым объектам, когда, например, разбиваем камень, что­бы посмотреть, что находится внутри. Мы переносим эту ориентацию на природную среду. Так, поляна в лесу также воспринимается как ограниченное пространство, тем самым мы мыслим себя находящимися на поляне (букв, внутри поляны) или вне ее, в лесу или вне леса. В нашем восприятии поляна в лесу действительно имеет нечто вроде естествен­ных границ — неопределенный участок, где деревья постепенно сходят на нет, и начинается поляна.

Но даже в тех случаях, когда нет естествен­ной физической границы, которую можно было бы рассматривать как границу вместилища, мы налагаем границы — как если бы внутреннее пространство и ограничительная поверхность реально существовали — будь то стена, забор, воображаемая линия или плоскость. Совсем немно­гие инстинкты человека могут претендовать на большую укорененность в человеческом мышлении, чем чувство пространства. И отграничение некоторой территории, и проведение границ вокруг нее — это акт ко­личественной оценки. Сами субстанции также можно рассматривать как вместилища. Возь­мем, например, ванну, наполненную водой. Когда вы залезаете в ванну, вы погружаетесь в воду. И ванну, и воду можно рассматривать как вместили­ща, но разного рода. Ванна — CONTAINER OBJECT/ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ, а вода — CONTAINER SUBSTANCE/СУБСТАНЦИЯ-ВМЕСТИЛИЩЕ.

Поле зрения. Мы концептуализируем поле зрения как вместилище, а то, что видим — как содержимое внутри его. Само выражение visual field 'поле зрения' наводит на эту мысль. Эта вполне естественная метафора мотивирована тем, что когда мы смотрим на некоторую территорию (земельный уча­сток, пол и т. п.), поле зрения определяет границу того, что мы видим. Поскольку ограниченное физическое пространство — это ВМЕСТИЛИЩЕ, а наше поле зрения связано с ограниченным физическим пространством, то мы естественно приходим к метафорическому концепту VISUAL FIELDS ARE CONTAINER/ПОЛЯ ЗРЕНИЯ - ЭТО ВМЕСТИЛИЩА. В силу ЭТОГО МЫ можем сказать: The ship is coming into the view. Корабль появляется в поле зрения. + I have him in sight. Он у меня на глазах (букв, в поле зрения).

Events, Actions, Activities, and States/ События, действия, занятия и состояния. Мы используем онтологические метафоры для понимания событий, дей­ствий, занятий и состояний. События и действия метафорически кон­цептуализируются как объекты, занятия как вещества, состояния как контейнеры. Например, забег — это событие, которое рассматривается как автономная сущность. Забег проходит в пространстве и времени и имеет четко определенные границы. Поэтому мы рассматриваем его как ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ с участниками (которые также осмысляются как объекты) и такими событиями, как старт и финиш (метафориче­ские объекты); этот ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ включает еще и занятие бегом (метафорическое вещество). Таким образом, мы можем сказать о забеге: 1) Are you in the race on Sunday? (забег как ОБЪЕКТ-ВМЕСТИЛИЩЕ). 2) Ты участвуешь в забеге в воскресенье? Are you going to the race? (соревнование по бегу как ОБЪЕКТ). 3) There was a lot of good running in the race (бег как ВЕЩЕСТВО во ВМЕСТИ­ЛИЩЕ). Многие очень хорошо пробежали забег (букв, было много хорошего бега). 4) I couldn't do much sprinting until the end (рывок как ВЕЩЕСТВО). Я не смог сделать хороший рывок перед финишем.

В общем случае различные виды деятельности метафорически осмысля­ются как ВЕЩЕСТВО и тем самым как ВМЕСТИЛИЩЕ: In washing the window, I splashed the water all over the floor. Моя окно, я расплескал воду (букв, в мытье окна).+ How did Jerry get out of washing the windows? Как Джерри избежал мытья окон? (букв, вышел из).

4)Структурные метафоры. Метафоры, основанные на простых физических понятиях — верх—низ, внутри—снаружи, объект, вещество и т. д. — наиболее существенны для нашей понятийной системы; без них мы не смогли бы функционировать в этом мире — не могли бы рассуждать и общаться. Между тем, сами по себе эти метафоры не очень богаты. Сообщение о том, что нечто рассматривается как CONTAINER OBJECT/ОБЪЕКТ — ВМЕСТИЛИЩЕ с ори­ентацией IN—OUT/ВНУТРИ—СНАРУЖИ, не слишком много говорит нам об этом объекте. Но, как мы убедились на примерах с метафорой MIND IS А MACHINE/РАЗУМ — это машина и различными метафорами персони­фикации, человек в состоянии осмыслять пространственно-ориентационные метафоры в значительно более точных терминах. Это позволяет нам не только очень детально осмыслить понятие (такое, как MIND/РАЗУМ), но и найти подходящие средства для высвечивания одних его сторон и сокрытия других. Структурные метафоры (такие, как RATIONAL ARGU­MENT IS WAR/РАЦИОНАЛЬНЫЙ СПОР — ЭТО ВОЙНА) питают богатейший источник такого осмысления. Структурные метафоры позволяют значи­тельно больше, чем просто ориентировать понятия, обращаться к ним, квантифицировать их, что мы делаем с простыми ориентационными и онтологическими метафорами: они дают нам возможность использо­вать одно высокоструктурированное и четко выделимое понятие для структурирования другого.

ЛЕКЦИЯ 13. ЗАРУБЕЖНЫЙ КОГНИТИВИЗМ: ДЖ. ЛАКОФФ И М. ДЖОНСОН, «МЕТАФОРЫ, КОТОРЫМИ МЫ ЖИВЕМ» (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

ПЛАН

1. Механизмы концептуальной метафоризации и человеческая когниция

2. Понятие эмпирических гештальтов

3. Гештальт как продукт взаимодействия с миром в человеческом опыте

4. Основные выводы и перспективы

1

Истоки структурных метафор, равно как ориентационных и онто­логических, лежат в систематических корреляциях между явлениями, фиксированными в нашем опыте. Рассмотрим, например, структурные метафоры, играющие важ­ную роль в нашей ЖИЗНИ: LABOR IS A RESOURCE/ТРУД — ЭТО РЕСУРС И TIME IS A RESOURCE/ВРЕМЯ — ЭТО РЕСУРС. Обе эти метафоры в культурном отношении основываются на нашем опыте обращения с материальны­ми ресурсами. Материальные ресурсы обычно являются сырьем или источниками топлива. И то, и другое рассматривается с точки зрения целесообразного использования. Топливо может быть использовано для отопления, перевозки или как источник энергии для производства ко­нечного продукта. Сырье обычно непосредственно переходит в продукт. В обоих случаях может быть определено количество материальных ресур­сов и их ценность. В обоих случаях для достижения цели важ«ы родовые свойства материала в противоположность его индивидуальному своеоб­разию и количеству. Например, безразлично, какие конкретные куски угля, сгорая, согревают ваши дома, поскольку уголь является подходя­щим видом топлива. В обоих случаях материал постепенно расходуется по мере достижения цели.

Суммируем: Материальный ресурс — это вид вещества; + он может быть довольно точно исчислен количественно;+ единице его количества может быть приписана стоимость;+ он целесообразно используется; + он постепенно расходуется по мере достижения цели.

Возьмем простой случай изготовления продукта из необработанного материала. Это требует определенного количества труда. Вообще говоря, чем больше вы работаете, тем больше производите. Предположив, что количество продукции пропорционально зависит от количества труда, мы можем назначить труду цену, сопоставив ее со временем, необходи­мым для изготовления единицы продукции. Прекрасной моделью этого является сборочный конвейер, на котором сырье поступает с одного конца, работа выполняется по последовательным этапам, длительность которых определяется скоростью самого конвейера, а продукция вы­ходит с другого конца. Это обеспечивает следующее основание для метафоры

ТРУД - ЭТО РЕСУРС: ТРУД - это вид деятельности (напомним: ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ — ЭТО ВЕЩЕ­СТВО); + он может быть довольно точно исчислен количественно; его единице может быть приписана стоимость; + он целесообразно используется; трудовые ресурсы постепенно расходуются по мере достижения цели.

Поскольку труд в зависимости от занимаемого им времени может быть исчислен количественно (что вполне естественно для индустриального общества), мы получаем основание для метафоры ВРЕМЯ - ЭТО РЕСУРС: ВРЕМЯ — это вид (абстрактного) вещества; + оно может быть довольно точно исчислено количественно;+ его единице может быть приписана стоимость;+ оно целесообразно используется; + оно постепенно тратится по мере достижения цели.

Живя в соответствии с метафорами РАБОТА — ЭТО РЕСУРС и ВРЕМЯ — ЭТО РЕСУРС, что весьма характерно для нашей культуры, мы склонны вообще не воспринимать их как метафоры. Но, как показывает изучение их оснований, лежащих в человеческом опыте, оба эти понятия представ­ляют собой структурные метафоры, базовые по отношению к западным индустриальным обществам.

В этих обеих комплексных метафорах эксплуатируются простые он­тологические метафоры. В метафоре ТРУД — ЭТО РЕСУРС используется метафорическое понятие ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ — ЭТО ВЕЩЕСТВО. В метафоре время - это ресурс используется метафора время - это вещество. Эти две вещественные метафоры позволяют нам исчислять труд и вре­мя количественно, т. е. измерять их; представлять постепенно «расходуе­мыми», приписывать им денежную стоимость, а также рассматривать их как сущности, которые могут быть «использованы» для различных нужд.

Метафоры труд — это ресурс и время — это ресурс ни в ко­ем случае не универсальны. Они возникли в культуре как естественное следствие нашего восприятия труда, нашего пристрастия к счету и нашей одержимости целесообразностью. Эти метафоры подчеркивают те аспек­ты труда и времени, которые исключительно важны для нашей культуры. Одновременно данные метафоры преуменьшают значение определенных свойств этих концептов, а то и вовсе скрывают их. Легко видеть, что обе метафоры могут скрывать что-то благодаря тому, что позволяют иссле­довать те стороны понятия, на которых они концентрируют внимание.

2

Эмпирические гештальты и измерения опыта. Мы постоянно говорили о метафорических понятиях, как о способах частичного структурирования одного вида опыта в терминах другого. Для того, чтобы точно выяснить, что стоит за категорией метафорического структурирования, необходимо сначала понять, что означает, что один или несколько актов опытного восприятия (experiences) согласованы по структуре. Например, мы предположили, что спор — это беседа, которая частично структурирована концептом ВОЙНЫ (это дает нам метафору спор — это война). Предположим, что вы ведете беседу и неожиданно замечаете, что она превратилась в спор. Что делает беседу спором и что общего у него с войной?

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8