Омск
Внутриличностный конфликт и механика его преодоления в сознании крестьянина-переселенца (вторая половина XIX – начало XX вв.)
Комплексная оценка феноменологии переселенческого движения в Сибирь, ставшего массовым явлением во второй половине XIX – начале XX вв. представляется невозможной без учета социально-психологических аспектов данного процесса. При всей очевидной важности природно-географических и социально-экономических детерминаций миграционной мобильности земледельческого населения России в рассматриваемый период, далеко не последнюю роль в принятии и осуществлении решений о переселении играли механизмы рецепции и рефлексии, происходившие в сознании главного субъекта колонизации – крестьянства.
Обращение к материалам и методам сопредельных наук – социальной психологии и конфликтологии открывает широкие возможности для изучения и осмысления глубинных основ социально-массовых явлений, позволяет объяснить логику поступков отдельных индивидуумов и групп.
Представляется очевидным, что в большинстве случаев исследователи крестьянского социума, комментируя рост переселенческой активности земледельческих масс, склонны были ограничиваться лишь косвенными замечаниями, имеющими отношение к таким «тонким» материям, как «массовое сознание» и «социальные настроения», предпочитая видеть за миграционными процессами главным образом экономические коллизии сельской жизни. Однако на современном этапе развития исторической науки вообще и историографии переселенческого вопроса в частности, подобный подход выглядит весьма ущербным по ряду оснований.
Во-первых, обогащение источниковой базы в изучении переселенческого вопроса и расширение географического ареала исследования предоставило достаточный доказательный материал, подтверждающий пропорциональное участие в переселенческом движении как малообеспеченных, так и средне состоятельных, а также зажиточных слоев населения русской деревни. Это стало возможным благодаря дифференцированному подходу к периодизации крестьянских миграций во второй половине XIX – начале XX вв. и, как следствие, учету степени государственно-административного участия в переселенческом деле. Так, отсутствие ярко выраженных политических регламентаций до начала реализации столыпинской переселенческой программы имело следствием сосуществование в переселенческом сегменте всех трех категорий вышеназванных деревенских слоев. Более того, выборочный анализ данных материальной обеспеченности крестьянских хозяйств, решившихся на переселение, позволяет констатировать снижение доли малоимущих переселенцев (от 60,0 % в гг. до 20,0 % в 1900 г.) при относительной стабильности переселенцев среднеобеспеченных (25,4 % в гг. и 25, 1 % в 1900 г.) и тенденции к росту числа зажиточных хозяйств (от 5,6 % в 1880-е гг. до 45,0 % к началу XX столетия) [Подсчитано автором по: Материалы для изучения быта переселенцев, водворенных в Тобольской губернии за 15 лет (с конца 70-х гг. XIX века по 1893 г.). М., 1895. С.280-290].
Во-вторых, акцентуация экономической компоненты в оценке динамики переселенческого движения создавала ложное представление о крестьянстве, как некой бесформенной массе, абсолютно лишенной индивидуальных черт и проявлений. Игнорировались особенности эмоционально-психологической структуры личности земледельца, выражавшейся в особенностях темперамента, внимания, памяти, восприятия информации.
В этой связи, у современного исследователя появляется возможность произвести детальный анализ крестьянских «представлений», «образов», «ценностей», которые по выражению Жака Ле Гоффа, наиболее отчетливо проявляются «в нерациональном и ненормальном поведении людей» [Цит. по: Менталитет и аграрное развитие России (XIX – XX вв.) М., 1996. С.19], т. е. чаще всего в критических ситуациях.
В данном контексте, переселенческое движение в Сибирь во второй половине XIX – начале XX вв. можно рассматривать как типично критическую, конфликтную ситуацию, определившую высокую степень миграционной мобильности значительной части сельского населения Европейской России.
Ключом к объяснению массового характера переселенческого движения крестьян за пределы стабильной земледельческой оседлости может послужить явление адаптации.
Вопреки широко распространенному вне пределов психологического и социально-философского знания мнению об адаптации как простом приспособлении к новым природно-географическим, социальным, экономическим, психологическим условиям среды обитания, в специальных науках это явление трактуется прежде всего как комплекс приспособительных реакций человека к изменяющимся условиям внешней и внутренней среды, процесс выработки устойчивых поведенческих стереотипов, функциональных реакций, при помощи которых достигается эффект жизнедеятельности [Гефеле в ситуации риска (социально-философский анализ): Дис. …канд. филос. наук. М., 2004. С.110]. В рамках изучения аграрной колонизации Сибири, исследователи чаще всего характеризовали адаптацию мигрантов с позиции обустройства в регионе и простого приспособления к условиям окружающей природной и социальной среды, упуская из виду, что интеграции переселенцев в новые условия жизни предшествовало серьезное нарушение адаптационных механизмов в местах предыдущего проживания. Материально это выражалось в ухудшении экономического состояния крестьянских хозяйств, деградации почв, малоземелье, излишке рабочих рук, демографических коллизиях, но в плоскости социально-психологической имело следствием формирование у сельского населения «измененного сознания», наиболее явными чертами которого были превышение оптимального уровня стресса, фрустрация и в конечном счете разрушение адаптационных барьеров.
Подобную ситуацию, можно обозначить и как внутриличностный конфликт, трактуемый в конфликтологии как конфликт «между тем, что есть и тем, что хотелось бы иметь» [Козырев в конфликтологию. М., 1999.С.23]. К числу источников, иллюстрирующих оформление внутриличностного конфликта вследствие неопределенности и кризиса, следует отнести многочисленные крестьянские прошения о переселении в различные губернии Сибири. Выборочный анализ ходатайств тамбовских, курских, воронежских, орловских крестьян о переселении в губернии Западной Сибири, относящихся к рубежу XIX – XX вв. показал, что при формулировании основных причин, объясняющих крайнюю потребность в миграциях, наряду с указанием рациональных факторов – малоземелья, роста народонаселения в районе проживания, крестьяне часто использовали фразеологические обороты, выдававшие их эмоциональное состояние, как то: «тяжела наша жизнь и едва выносима от скудости во всем»; «помощь необходима, в противном случае ожидает голодная смерть»; «жить стало крайне невыносимо»; «в последние три года волей-неволей иные обессилили» [ГАВО. Ф.26.Оп.30.Д.68.Л.333-334; ГАКО. Ф.1.Оп.1.Д.3384.Л.43.]. Параллельно, в сознании потенциальных переселенцев складывался идеализированный образ региона-мечты (идеала): «…в Сибири в каждом селении земли нарезано по 15 десятин на душу и сверх того по 2 000 десятин на село»; «…переселение будет производиться на счет казны и по прибытии на место безвозмездно даны: рабочий скот, сельскохозяйственные орудия и лес на постройку хат»; «…в Сибири земля сплошь чернозем – один раз вспахал, посеял и три года получай урожай без всякой работы» [Чарушин переселения в бытовом их освещении. Архангельск, 1911. С.9-11].
В процессе формирования общественного мнения о переселении и позитивных представлений о Сибири в орбиту крестьянской миграционной деятельности включались разнообразные слои деревни: от безземельной «голытьбы», предполагавшей поправить путем освоения пустопорожних сибирских земель свое материальное положение, до состоятельных крестьян, осознававших, что проблема малоземелья может отразиться в ближайшем будущем и на их потомстве.
Состояние внутриличностного конфликта, как конфликта «между тем, что есть и тем, что хотелось бы иметь» окончательно преодолевалось на стадии групповой дискуссии, когда в условиях существования консолидированной группы, относительного равенства в статусе и влиятельности членов, наличии харизматического лидера и пропорциональной ответственности за предпринятые действия происходил последний выброс «эмоционального пара», вырабатывалось окончательное решение о переселении.
Социальными психологами была выявлена закономерность, при которой в ходе групповой дискуссии члены коллектива изменяют свои суждения в том направлении, к которому было первоначально склонно большинство индивидов, т. е. дискуссия экстремизирует первоначальные индивидуальные предпочтения [Костинская исследования группового принятия решений, связанных с риском // Социальная психология. Хрестоматия. М., 1999. С.253]. Очевидно, что участие в групповой дискуссии создает аффективные связи, благодаря которым каждый член группы чувствует меньше личной вины в случае возможной неудачи вследствие его выбора. В целом, принятие крестьянами решений, связанных с риском соответствовали стандартным установкам и принципам, свойственным традиционному обществу, так как внутри вновь образованной микрогруппы происходило распределение ответственности за конечный результат по схеме, аналогичной той, которая действовала и в границах крестьянского макрообъединения.
Выход за пределы состояния внутриличностного конфликта в сознании потенциальных мигрантов характеризовался элиминацией ситуации неопределенности, что выражалось в твердости и безоговорочности их намерений. Доводы правительственных чиновников, аргументы представителей общественности, предупреждения о различных трудностях пути и водворения, публикуемые в справочных книгах и прессе, уже не могли ничего изменить в крестьянском настрое на переселение. Крестьяне Судженского уезда Курской губернии в 1888 г. отправились в Томскую губернию, не дождавшись возвращения ходоков, без всякой надежды на пособие, успокаивая себя мыслью, что «как сядем на чугунку, так уже не скинут…» [Из провинциальной печати // Северный вестник. 1888. № 11. С.195]. В воронежское уездное по крестьянским делам присутствие от местного исправника поступил рапорт следующего содержания: «По поручению присутствия от 7 февраля 1890 года мною было объявлено и разъяснено крестьянам села Калмычка Воронежского уезда, что никаких денежных льгот и пособий для переселенцев не установлено и переселение должно быть совершено за собственный счет, однако несмотря на все это, означенные крестьяне (26 семей) остались при прежнем своем намерении переселяться в Томскую губернию» [ГАВО. Ф.26.Оп.31.Д.57.Л.113]. С. Пономарев, наблюдавший за переселенцами и их передвижениями в течение лета 1886 г. пришел к выводу, что переселение носит «мирской» характер, давно перестало являться простым гражданским актом и переросло в священное общественное дело.
Таким образом, исследование миграционных процессов, как в современном, так и в историческом ракурсе требует внимательного и субстанционального прочтения. Применительно к эпохе второй половины XIX – начала XX вв. необходимо отметить, что очевидных «механических» данных уже недостаточно для репрезентации такого социально-массового явления как переселенческое движение в различные регионы Азиатской России. Дальнейшая аккумуляция и обработка междисциплинарных теорий и концепций позволит не только максимально достоверно реконструировать отстоящие от нас события, но и возможно приведет к рождению новых направлений в сфере исторического знания.
