Культурные мифы и утопии в мемуарно-эпистолярной литературе русского Просвещения (стр. 5 )

Наконец, особое место библиофилический культурный миф занимал в жизни русской женщины эпохи Просвещения, являясь естественной основой её правильного воспитания. При этом просветительский взгляд вначале не признавал феномена «женской библиотеки», которая возникнет в последнее десятилетие XVIII века как воплощение сентиментальной культуры чувств. В более раннюю эпоху просвещенные юноши и девушки читают одни книги и обсуждают их в письмах (как Н. Муравьев со своей сестрой Феоной). Е. Дашкова в «Записках» почти гордится нервной горячкой, которую она получила в 15 лет от чтения трактата «О разуме». В третьем варианте записок Екатерины II 1792 г. представлена культурная мифология книги как воспитателя идеального правителя. Екатерина II уверяет читателей, что уже в 15 лет интересовалась исключительно серьезной просветительской литературой, вроде «Причин величия и упадка Римской республики» Ш. Монтескье. В то время как в наиболее раннем варианте записок 1755 г. она в этом возрасте предпочитает книгам танцы и наряды, а во втором варианте записок 1771 г. читает почти исключительно романы. Чтение серьезной просветительской литературы женщинами занимает важное место в «Воспоминаниях» Р. Стурдзы, «Моем времени» Г. Винского, «Воспоминаниях» А. Керн. В последнем случае в качестве подобной читательницы выступает мать «тригорских барышень» -Вульф.

В четвертом разделе «Гинекратический культурный миф эпохи Просвещения» рассматривается отражение мифа об исключительной власти и силе женщины в мемуарно-эпистолярной литературе. XVIII век – «галантный век» часто характеризуется как «классический век женщины».[86] Однако в России ситуация «российского матриархата» (термин Н. Пушкаревой) определялась самодержавной властью женщин, которые почти на протяжении всего XVIII столетия занимали российский престол. Это способствовало возникновению гендерного стереотипа, что по-другому в России просто не может быть. О «дикости» мужского правления для России прямо писали в своих записках и . В «Письмах русского путешественника» на вопрос парижанина «Уважаете ли вы женщин?», следует ответ русского путешественника: «У нас женщина на троне».

Важнейшей составляющей гинекратического мифа русского Просвещения была ситуация… «ожидания Фелицы», которая должна была воплощать собой идеальный образец русской женщины, то есть уметь «подать и реализовать ставший мужественным характер в форме вечно-женственного».[87] Эта андрогинность русской женщины как воплощение национального идеала находит отражение в эпоху Просвещения в образах российских императриц, которые стремятся ему соответствовать.

Гинекратический миф женского правления в мемуарно-эпистолярной литературе начинает создаваться в России только с эпохи Елизаветы Петровны. Елизавета – «дщерь Петрова», «кровь Петрова» в космосе русской оды мыслится как своеобразная дева Паллада, вышедшая из головы своего отца и ставшая его женским «alter ego». Государственное мифотворчество одической традиции, наделяющее Елизавету одновременно чертами «Венеры» и «Минервы», получало свое подтверждение в практике гендерных маскарадов, во время которых императрица представала перед придворными в мужской одежде, которая ей необыкновенно шла. Восторженные отзывы о Елизавете наполняют мемуарную литературу XVIII столетия, начиная от «Записок» герцога Лирийского и кончая «Записками» Екатерины II, где та, часто против собственной воли, восхищается красотой и величием правящей «тетки Эльзы». Политика Елизаветы, которая, по словам М. Ломоносова, «мягчит» российские сердца «царством мирным», «не умаляя славы» в войнах, долгое время рассматривалась как образцовая для политической гинекократии XVIII века («Секретные записки» Ш. Массона). В случае с изображением Елизаветы Петровны русская ода и альтернативная мемуарно-эпистолярная литература (даже иностранная!), никогда не относящаяся к образцам «высокой» словесности, говорят одним языком, языком культурного гинекратического мифа, в котором соединение геройства (мужества) и красоты составляет отличительную черту идеальной русской императрицы. Они используют сходную лексику, апеллируя к одним и тем же мифологическим образам при создании образа «красы владетельниц державных» (М. Ломоносов).

Гораздо более сложной оказалась ситуация с Екатериной II, которая не имела опоры ни в своем происхождении от Петра I, ни в исключительной красоте, важной в контексте «галантного века». В результате она делает ставку на свою просвещенность, которой не могла похвастать Елизавета, отсутствие мелочной женской капризности и мстительности, чем грешила Елизавета, и, наконец, на создание механизма «женского правления», включающего в себя традицию «соблазнения» людей своим личным обаянием. Все эти качества Екатерины II и, главное, стратегия утверждения этих качеств находят отражение в мемуарно-эпистолярной литературе (записки , , Ш. Масcона, Л.-Ф. Сегюра, , самой Екатерины II).

В первые годы своего правления Екатерина II играет роль «амазонки на троне» (термин В. Проскуриной). Он находит свое отражение во многих поэтических текстах XVIII века, включая «Афинейского витязя» и «Оду на великолепный карусель» В. Петрова. Впоследствии уже личный характер императрицы всецело определяет направления государственного мифотворчества или, напротив, разрушения государственного мифа, начиная с 80-х годов XVIII века. Образ Фелицы в проекции мемуарно-эпистолярной литературы порождал одновременно видения «северной Семирамиды» и «дряхлой Сивиллы», дополняясь в контексте мемуарной «правды голого факта» образом милой любезной пожилой дамы, ведущей жизнь частного честного человека. Отчетливее всего эти метаморфозы образа Екатерины II проявляют себя в иностранных мемуарных источниках, авторы которых имели возможность смотреть на Екатерину II более объективно, не испытывая давления со стороны государственного мифа русского Просвещения, отводящего ей роль «северной Минервы». Так, происходит в записках Ш. Массона, Л.-Ф. Сегюра, Д. Казановы.

При этом у Ш. Масcона и Д. Казановы ситуация «российского матриархата», характерная для русского императорского двора, переносится на всю Россию, где «власть женщин пронизывает буквально все». Русские мемуары также дают много примеров этой власти как отражение характерного духа эпохи (воспоминания о у П. Вяземского и , о В. Голицыной у , о ).

Что касается самой Екатерины II, то в своих «Записках» она определяет для себя идеальную формулу гинекратического мифа, назвав себя «честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, нежели женским», но имеющей при этом «все приятные качества женщины, достойной любви».

Один из самых важных вопросов в контексте гинекратического мифа русской литературы – вопрос о статусе мужчины в «женском» мире как статусе фаворита.

До второй половины XVIII века образ фаворита не воспринимался в качестве темы литературной, тем более, поэтической, будь то Э. Бирон в эпоху Анны Иоанновны или И. Шувалов в Елизаветинскую эпоху. В эпоху Екатерины II о фаворитах (братьях Орловых, Г. Потемкине) писали зачастую не меньше, чем о самой императрице как в одическом, так и в сатирическом ключе, как в художественной литературе, так и в мемуарах. Так, в русской мемуаристике тема фаворитизма становится одной из основных в «Записках» Е. Дашковой или «Записках» князя Ю. Долгорукого.

Екатерина II превратила институт фаворитов из альковной тайны в открытое, почти государственное учреждение, функционирующее по своим законам и правилам. С одной стороны, счастье фаворита было очень изменчиво и полностью зависело от благорасположения государыни, чья кажущаяся или действительная немилость сразу же приводили к закату «счастье» временщика. Под угрозой этой немилости периодически оказывались даже самые влиятельные фавориты императрицы, вроде Г. Потемкина («Записки» Л. Энгельгардта, «Из записок» М.-Д. Корберона). С другой стороны, в мемуарно-эпистолярной литературе отчетливо вырисовывается традиция восприятия феномена фаворитизма в России как совершенно органичной и естественной черты «золотого века» Екатерины II, столь же неизбежной как смена дня и ночи («Записки» Л. Энгельгардта, «Автобиография» графа , «Записки» М.-Д. Корберона, «Секретные записки» Ш. Массона). Однако причины возникновения фаворитизма в России русские и иностранные мемуаристы объясняли по-разному. Иностранцы были склонны видеть в этом проявление исключительного распутства Екатерины II («жрицы Кибелы» и «царицы Савской» у Ш. Массона). Русские авторы-мемуаристы склонны были смотреть на фаворитов, особенно «могучих» (термин Ш. Массона), как на супругов императрицы, являющихся ее мужским «alter ego», обращение с которыми Екатерины II было в высшей степени приличным («Записки» , «Записки» С. Глинки).

Наибольшее отражение в русской литературе второй половины XVIII – начала XIX в. получили образы «могучих» фаворитов Г. Орлова и Г. Потемкина.

Орлова и шире, братьев Орловых, практически всегда позитивно маркирован. Это относится как к художественной («Чесмесский бой» М. Хераскова, «Афинейский витязь» Г. Державина), так и к альтернативной литературе («Секретные записки» Ш. Масона, «Записки» М.-Д. Корберона, «Жизнь и приключения…» , переписка Екатерины II с Вольтером и И. Циммерманом). Мифологические и исторические античные проекции Г. Орлова как бога Марса, нового Сципиона творят в культурном пространстве русской словесности миф о герое-фаворите. В случае с Г. Потемкиным актуализируется культурный миф о фаворите-вельможе, который может восприниматься и через призму сатирического мирообраза («Вельможа» Г. Державина, «Путешествие из Петербурга в Москву» ). Напротив, в мемуарно-автобиографической литературе, особенно создаваемой в первой трети XIX века, этот образ наполняется романтическим смыслом, поэзией безмерности, воспринимается как отражение национально русских качеств Светлейшего. Подобный образ Г. Потемкина появлялся как в русской, так и иностранной мемуаристике (Ш. Массон, принц де Линь, С. Глинка, Л. Энгельгардт, Д. Давыдов, ), став впоследствии основанием для «потемкинского фольклора» у и П. Вяземского. «Чудесный баловень счастья» (С. Глинка) Потемкин четко противопоставляется «ничтожным» фаворитам Екатерины II, среди которых на первом месте оказываются А. Ланской, А. Мамонов и П. Зубов. Изображение этих фаворитов в мемуарно-эпистолярной литературе («Записки» Е. Дашковой, «Записки» , «Записки» , «Памятные записки» А. Храповицкого) в полной мере характеризует наступление конца гинекратического мифа, связанного со старостью Екатерины II, названной В. Проскуриной, по аналогии с одноименным стихотворением И. Крылова 1793 г., «умирающей кокеткой».[88]

В пятом разделе «Культурная мифология национальных взаимоотношений в эпоху Просвещения» рассматривается проблема формирования мифологии национальных взаимоотношений России и Западной Европы на основе осознания факта их принципиальной не тождественности и начавшегося процесса поиска национальной идентификации.

При этом обе стороны находились в плену мифологических представлений. Вся Западная Европа, включая образцовую вневременную античность, воспринималась Россией в качестве некоего «симулякра», «своего рода матрицы, эталона, примера для подражания»[89] В качестве реального воплощения этой обобщенной Европейской культуры в настоящем выступала Франция. Отношение к ней со стороны россиян на протяжении эпохи Просвещения колебались от галломании до галлофобии, часто представляя собой взаимосвязанное явление, о чем ещё в XIX в. писал .[90] Так, С. Глинка, будущий издатель «Русского вестника» и страстный гонитель французов, признается в «Записках», что в ранней юности был страстным галломаном. В свою очередь Западная Европа, и, прежде всего, Франция создали миф о Восточной Европе, обобщенным символом которой была Россия.[91] Эта полупросвещенная Европа целиком зависела от Запада и стремилась подражать ему во всем, чтобы встать на путь истинной цивилизации.

Мемуарно-эпистолярная литература эпохи Просвещения в России и в Европе активно способствовала разрушению или, наоборот, утверждению складывающихся на основе культурных мифов стереотипов. Например, представление о России как о далекой полуварварской стране, поддерживаемое геродотовскими представлениями о Скифии, встречается ещё в «Записках о России» капитана Ж. Маржерета. В XVIII веке, дополненное культурной мифологии Восточной Европы, оно встречается в «Письмах и воспоминаниях» шевалье д’ Эона, записках М.-Д. Корберона и Л.-Ф. Сегюра. В соответствии с подобной «философской географией», разработанной ещё Ш. Монтескье, у большинства западноевропейских путешественников, посетивших Россию во второй половине XVIII века, возникал соблазн увидеть в ней лишь признаки отсталости от Запада. Жители бедны, грязно одеты, живут в хижинах, ходят в шкурах (овчинных), напоминают скифов и сарматов.

Одним из характерных текстов подобного рода стало «Путешествие в Сибирь…» французского аббата Шаппа д’Отроша, вызвавшее искреннее возмущение императрицы Екатерины II, которая ответила французскому путешественнику своим «Антидотом» (1770). В этом произведении русская императрица не только развенчивает все «вздорные суждения», вернее, культурные мифы, иностранцев о России, но и творит свой грандиозный патриотический миф о Сибири, в котором доказывает, что Сибирь по сути дела являет собой образец эвтопии, где течет «золотой век».

Необходимость разрушения мифа о франкоцентричной Европе проявляется у «славянофилов екатерининской эпохи» (термин Н. Бородина), к которым можно отнести Д. Фонвизина как автора «Писем из Франции». В этом произведении автор ставит перед собой задачу опровергнуть культурный миф о Франции как носительнице европейского Просвещения для Европы и, в том числе, для России. В соответствии с этой задачей критике подвергается не только государственное и социальное устройство Французского королевства, но и черты французского характера и французского быта, включающего в себя даже ту пресловутую грязь, какую европейцы неизменно находили в России. Тема более это касается образа Парижа, воспринимаемого писателем в качестве «истинной заразы».

Новый этап осмысления взаимоотношений России и Запада начинается с эпохи Французской революции, когда именно Россия как хранительница устоев дореволюционной, то есть просвещенной Европы, начинает противопоставляться варварской Франции, где правит «орда каннибалов» (переписка с Екатериной II и графом ). Неприязненное отношение к революционной Франции, впоследствии Франции Наполеона сближает «Воспоминания» В. Головиной и мемуары Ж. де Сталь «Десять лет в изгнании». В случае с записками де Сталь происходит полное переосмысление традиций «философской географии» эпохи Просвещения, предписывающей России быть варварской страной в силу ее культурной отсталости. Наоборот, «варварство» россиян, понимаемое как отсутствие прагматизма и рассудочности, становится для писательницы залогом их будущей победы над Наполеоном.

Национальная культурная мифология Европы становится одной из основных тем «Писем русского путешественника» Н. Карамзина. В определенном смысле они могут рассматриваться как абрис теории будущего гачевского Космо-Психо-Логоса, хотя Г. Гачев и не ссылался в своем исследовании на опыт знаменитого русского сентименталиста. Однако именно в этом произведении Н. Карамзин во многом интуитивно, с опорой на собственный эмпирический опыт и логику путешествия героя по Европе, дает читателям представление о различных типах национальных космосов и создает методику анализа этих космосов. В результате сам путь русского путешественника по Европе становится путем постижения национальных культурных мифов и механизма их формирования. В случае с Германией эти культурные мифы практически отсутствуют, и поэтому он смотрит на страну (прежде всего, Пруссию) глазами первооткрывателя. Однако многие «открытия» Карамзина XVIII века относительно прусской грубости, любви к смотрам и парадам, развитого духа чинопочитания кажутся в настоящее время почти что трюизмами. Культурный мирообраз Швейцарии рассматривается Карамзиным одновременно через призму Аркадского мифа о счастливой стране пастушеских нравов и республиканской свободы в духе В. Телля. Однако именно в швейцарской части путешествия ярче всего заметна разница между восприятием Швейцарии собственно автором «Писем» и восторженным чувствительным путешественником, начитавшимся идиллий С. Геснера и наивно переносящего их идеалы на швейцарскую действительность конца XVIII века.

Когда герой Карамзина отправляется во Францию, у него уже изначально существовал позитивный культурный миф о Франции как о прекраснейшей стране Европы, в контексте которого Париж воспринимается как «Калипсовый остров, Армидны замок». Однако этому культурному мифу в «Письмах…» приходится выдержать жестокое испытание действительностью, начиная с пресловутой французской грязи, поразившей в свое время ещё Д. Фонвизина, и кончая многочисленными проявлениями народного деспотизма как следствия начавшейся Французской революции. Однако в целом культурный миф о Франции выдерживает испытание правдой авторского путешествия. Это позволяет автору «Писем» в конце концов, сделать вывод: «После России нет земли приятнее Франции, где иностранец часто забывается, что он не между своими».

Самой сложной для героя-путешественника оказалась ситуация с культурной мифологией Англии, впечатление о которой он почерпнул, главным образом, из английских романов. В соответствии с этой установкой герой Карамзина в начале своего английского путешествия стремился замечать в Британии все самое хорошее, Однако постепенно груз негативных впечатлений «самовидца» разрушает этот позитивный культурный мирообраз. Карамзин, вслед за своим героем, приходит к выводу, что английский характер практически во всех отношениях противоположен характеру русскому, равно как и мирообраз Англии, рассматриваемый практически через призму гачевского Космо-Психо-Логоса (особенности климата, пищи, жилища), мирообразу России. Несмотря на это, автор «Писем», более мудрый, чем герой путешественник, приходит к выводу, что хотя первоначальный культурный мирообраз Англии разрушается, это совсем не означает, что Англия – плохая страна. Просто, она принципиально иная страна, чем Россия. В силу этого он делает для себя вывод: «Я и в другой раз приехал бы с удовольствием в Англию, но выеду из нее без сожаления».

Наконец, «Письма…» Карамзина представляют собой и одно из первых собраний европейских мифов о России, созданных европейцами к концу XVIII столетия. Первый в ряду этих мифов – миф о русских варварах, второй миф – миф о русских богачах, Крезах, которые без денег в Париж не ездят. Третий миф – миф о русских богатырях, вызывающий личную иронию Карамзина как автора «Писем…» в силу его слабого здоровья. Наконец, самый распространенный культурный миф о России, которому будет суждена самая длительная жизнь в историческом сознании Европы – это миф о России как о стране вечного холода, где зимой по Петербургу ездят на оленях.

В финале 18 месячного путешествия в Европу не только автор «Писем», но и его герой понимают простую истину. Отечество любят не за то, что оно лучше всех, соответствуя какому либо умозрительному просветительскому идеалу, но за то, что оно является родиной, и эта любовь не нуждается в логическом оправдании.

В Заключение подводятся итоги исследования, рассматривается общая проблема взаимоотношений утопий и культурных мифов в данный период, а также намечаются основные направления развития культурного мифотворчества в русской литературе за пределами эпохи Просвещения, когда мемуарно-эпистолярная литература перестала выполнять те эстетические функции, которые она выполняла во второй половине XVIII – начале XIX века.

Основное содержание диссертации отражено в следующих работах:

Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных ВАК РФ:

1. Приказчикова, коды послания “К вельможе” и их связь с философской проблематикой текста [Текст] / //Известия Уральского государственного университета. – 1999. – № 11. – С. 40–52.

2. Приказчикова, мифология масонства в русском литературном сознании второй половины XVIII века: в поисках образа Чужого [Текст] / //Известия Уральского государственного университета. Гуманитарные науки. – 2006. – № 41. – Вып. 14. – С. 19–35.

3. Приказчикова, революция в дискурсе русской аристократии

[Текст] / //Известия Уральского государственного университета. Гуманитарные науки. – 2007. – № 49.– Вып. 13. – С. 303–311.

4. Приказчикова, в литературном и бытовом сознании XVIII – I трети XIX в. через призму мифориторической культуры [Текст] / // Известия Уральского государственного университета. Серия 2. Гуманитарные науки. – 2009. – № 1/1. – Вып. 63. – С. 102–113.

5. Приказчикова, женщина и книга в контексте библиофилического мифа эпохи Просвещения [Текст] / Е.// Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. – 2009. – № 17.– Вып. 32. – С. 56–64.

6. Приказчикова, миф о романе-развратителе и способы его преодоления в русской литературе эпохи Просвещения [Текст] / // Филологические науки. – 2009. – № 4. – С. 74–87.

7. Приказчикова, утопия Смольного института и её отражение в мемуарно-автобиографической литературе второй половины XVIII века [Текст] / //Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. – 2009. – № 27. – Вып. 34.– С. 105–115.

8. Приказчикова, Е. Е. «Возделывая свой сад»: утопия естественного существования человека эпохи Просвещения в пространстве садово-парковой культуры на примере «Жизни и приключений…» [Текст] /// Вестник Российского государственного университета им. Иммануила Канта. Филологические науки. – Калининград. – 2009. – Вып. 8. – С. 58–65.

9. Приказчикова, как культурно-исторический и литературный феномен России второй половины XVIII века [Текст] / // Сибирский филологический журнал. – 2009. – № 3. – С. 22–33.

Монографии и учебные пособия:

10. Приказчикова, мифы в русской литературе второй половины XVIII – начала XIX века [Текст] /. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2009. – 528 с.

11. Приказчикова, и мемуарное пространство «уральского текста» XVIII столетия [Текст] / //Литературный процесс на Урале в контексте историко-культурных взаимодействий: конец XIV– XVIII вв. Коллективная монография. Екатеринбург: Издательский дом «Союз писателей», 2006. – С. 209–270.

12. Приказчикова, мемуаристика XVIII – начала XIX века: имена и пути развития: Учебное пособие [Текст] /. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2006. – 384 с.

Другие публикации:

13. Приказчикова, романтического моделирования действительности и стилевое развитие русской мемуарной прозы 20-30-х годов ХIХ века [Текст] / // Теоретические и прикладные аспекты риторики, стилистики и культуры речи. Материалы конференции молодых ученых России. Екатеринбург: УрГУ, 1995.– С. 53–55.

14. Приказчикова, русской женщины: литература и жизнь [Текст]/ //Русская женщина: предназначение и судьба. Материалы международного теоретического семинара. Екатеринбург, УрГУ, 1998.– С. 53–57.

15. Приказчикова, -исторические мифологемы ХVIII века в русской литературе х годов [Текст]/ //Русская литература первой трети ХХ века в контексте мировой культуры. Материалы I международной летней филологической школы. Екатеринбург: Издательство ГЦФ Высшей школы, 1998.– С. 244–250.

16. Приказчикова, традиции ХVIII века в русском историческом романе х годов [Текст] ///Дергачевские чтения-96. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Екатеринбург: УрГУ, 1996.– С. 84–87.

17. Приказчикова, мифологемы Великой матери богини в творчестве : к проблеме формирования идеального женского характера [Текст] – // и взаимодействие национальных литератур и языков. Тезисы международной научной конференции, посвященной 200-летию со дня рождения Пушкина. Казань: УНИПРЕСС, 1998.– С. 56–58.

18. Приказчикова, “ исторических” женщин в творчестве и в культурной традиции первой трети ХIХ века [Текст] – // в свете литературно-культурных связей. Материалы региональной научной конференции. Екатеринбург УрГУ, 1999. – С. 36– 43.

19. Приказчикова, литература второй половины ХVIII века в зеркале просветительской философии: проблема государственной власти и образ идеального монарха [Текст] – // Бахтина - 2. Материалы конференции, Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001 – С. 47 –52 .

20. Приказчикова, переложения псалмов в творчестве русских поэтов ХVIII века [Текст] – //Екатеринбургский проповедник. – № 4. – 2001. – С. 34 – 90.

21. Приказчикова, “ангелом” и “бесом”: мужские образы в женской мемуаристике второй половины ХVIII – первой половины ХIХ века [Текст] – //Русская женщина -3. От кухарки до музы: женщина в культуре. Материалы теоретического семинара. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2000. – С. 86–95.

22. Приказчикова, мифы XVIII века в творчестве [Текст] – //Литература: миф и реальность. Казань: Издательство КГУ, 2004. – С. 53–56.

23. Приказчикова, стихотворения Г. Державина и ода «Христос» [Текст] – //Дергачевские чтения. Русская литература: национальные развитие и региональные особенности. Материалы междунар. науч. конференции. /Сост. . – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2004. ­– С. 138–146.

24. Приказчикова, Е. Е. «Митрофанушки», «люди Плутарха» и «рыцари нашего времени»: модели воспитания мальчиков в культурно - историческом сознании и литературной практике второй половины XVIII – начала XIX века [Текст] – //Мальчики и девочки: реалии социализации: Сб. статей. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2004. – С. 154 – 163.

25. Приказчикова, Е. Е. «Звуки лиры и трубы». Программа курса истории русской литературы XVIII века [Текст] //Филологический класс. – № 10 – 2003. – С. 5–22.

26. Приказчикова, европейских стран и русская ментальность в контексте европейских культурных традиций (по «Письмам русского путешественника» ) [Текст] / //Проблемы литературного образования. Материалы IX Всероссийской научно-практической конференции «Актуальные проблемы филологического образования: наука–вуз–школа», ч. II – Екатеринбург: ИФИОС «Словесник», 2003. – С. 12–20.

27. Приказчикова, мифы в контексте системного анализа русской литературы XVIII века [Текст] / //Зарубежная литература: Историко-культурные и типологические аспекты. Материалы Международной научно-практической конференции. Часть 1., Тюмень: Изд-во Тюменского государственного ун-та, 2005. – С. 18–25.

28. Приказчикова, культурный миф эпохи Просвещения [Текст] / //Культура провинции: Материалы международной научно-практической конференции. Курган: Изд-во КГУ, 2005. – С. 99–101.

29. Приказчикова, и его социокультурное преломление: от архаики до наших дней [Текст]/ //Язык вражды и язык согласия в социокультурном контексте современности: Коллективная монография, Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2006. – С. 399 –415.

30. Приказчикова, миф в русской литературе XVIII века: в ожидании «Фелицы» [Текст] / / //Дергачевские чтения – 2004. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Материалы международной научной конференции. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та. 2006. – С. 99–106.

31. Приказчикова, в Оренбург навечно» – «Моя жизнь» Г. Винского [Текст]/ //Литература Урала: история и современность. Сб. статей, – Екатеринбург: УрО РАН; Объединенный музей писателей Урала; Изд-во АМБ, 2006. – С. 179–187.

32. Приказчикова, государственный утопизм второй половины XVIII века и утопическое мировоззрение эпохи Просвещения [Текст]/ // Русская классика: Динамика художественных систем: Сб. научных трудов, Вып. 1. Екатеринбург: ИФИОС «Словесник», 2006. – С. 8–39.

33. Приказчикова, -религиозная концепция человека в поэме М. Хераскова «Владимир Возрожденный» [Текст]/ //Классическая словесность и религиозный дискурс (проблемы аксиологии и поэтики): сб. науч. ст. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2007. – С. 49–71.

34. Приказчикова, -парковая утопия в русской мемуарно-автобиографической литературе XVIII века [Текст] / //Кормановские чтения: Материалы межвузовской конференции/Сост. , . – Ижевск: УдГУ, 2006. – Вып. 6. – С. 56–65.

35. Приказчикова, Е. Е. «Антидот» Екатерины II как образец культурной мифологии Урало-Сибирского региона [Текст] / //Литература Урала: история и современность. Сб. статей. Вып. 4. Локальные тексты и типы региональных нарративов/ Институт истории и археологии УрОРАН. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2008. – С. 69–75.

36. Приказчикова, утопия масонов в XVIII веке [Текст] / //Дергачевские чтения -2008. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Проблема жанровых номинаций: материалы IX Междунар. науч. конф.:В 2 т., Т. 1, Екатеринбург: Изд-во Урал. Ун-та, 2009. – С. 46–55.

[1] Найдыш мифологии. М., 2002, «Гадарики».– С. 410.

[2] Модерн – незавершенный проект // Вопросы философии, 1992, № 4 – С. 45.

[3] Берков вопросы изучения русского просветительства // Проблемы русского Просвещения в литературе XVIII века, М.- Л., «Издательство Академии наук СССР», 1961 – С. 15.

[4] Лотман бытового поведения в русской культуре XVIII века // Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX вв.: В 5 т., Т. 4, М., «Языки русской культуры», 1996.– С. 20.

[5] , Соколов жизнь императорской России (субкультура, картина мира, ментальность) СПб., Алетейя, 2001.

[6] Лотман бытового поведения в русской культуре XVIII века // Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX вв.: В 5 т., Т. 4, М., «Языки русской культуры», 1996 – С. 144.

[7] Лотман бытового поведения в русской культуре XVIII века //Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX вв.: В 5 т., Т. 4, М., «Языки русской культуры», 1996 – С. 145.

[8] Живов и культура в России в XVIII века. М., «Языки русской культуры», 1996.– С. 418.

[9] Лебедева русской литературы XVIII века. М., «Высшая школа. Издательский центр «Академия», 2000.

[10] Макогоненко русских писателей XVIII в. и литературный процесс// Письма русских писателей XVIII века, Л., 1980.– С. 28.

[11] Становление жанров автобиографии и мемуаров// Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982.– С. 148.

[12] , «Утопия как деятельность» в русской культуре II половины XVIII в. // Вестник Санкт-Петербургского ун-та. С. «История, языкознание, литература», 1998, № 1.– С. 79.

[13] «…И в прозе глас слышен соловьин…» (заметки о документальной литературе XVIII века) // Вопросы литературы, 1980, № 11.– С. 210.

[14] В качестве других подходов к литературному процессу XVIII века можно назвать социологический подход в «Русской литературе XVIII века», персоналистическое изучение литературного процесса XVIII века, предложенное в 10 томной «Истории русской литературы» под редакцией -Полянского, соединение хронологического принципа подачи материала с пристальным вниманием к персоналиям отдельных писателей в «Русской литературе XVIII века» у .

[15] Лотман бытового поведения в русской культуре XVIII века //Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX вв.: В 5 т., Т. 4, М., «Языки русской культуры», 1996.– С. 130.

[16] Свирида и садово-парковое искусство эпохи Просвещения// Культура эпохи Просвещения. М., 1993.– С. 65.

[17] Егоров утопии: Исторический путеводитель. –С.-Петербург: «Искусство-СПБ», 2007.– С. 6.

[18] По сравнению, к примеру, с первыми десятилетиями века XIX или началом XX столетия с их активной ремифологизацией. Достаточно вспомнить докторскую диссертацию «Миф в творчестве русских романтиков» (2000).

[19] Найдыш мифологии. М., 2002, «Гадарики». – С. 405.

[20] Кондаков : история культуры России: Курс лекций. М., «Омега – Л; Высшая школа», 2003.– С. 172.

[21] Лотман бытового поведения в русской культуре XVIII века // Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX вв.: В 5 т. Т. 4, М., «Языки русской культуры», 1996.– С. 142.

[22] Что касается остальных выделенных нами культурных мифов, то они отражаются не только и не столько в мемуарно-эпистолярной литературе, сколько в литературе художественной. Поэтому мы отказались от их специального анализа в работе, где объектом исследования выступают автодокументы.

[23] Найдыш мифологии. М., 2002, «Гадарики».Под культурным мирообразом понимается способность культурной традиции данной эпохи создавать и рассматривать литературную картину мира под определенным эстетическим углом зрения. При этом не жанр определяет мирообраз, а «культурные мирообразы» создают свои системы жанров, свои «штили» восприятия действительности. Мирообраз определяется совокупностью философских, культурно-исторических, эстетических, литературных взглядов эпохи.

[24] Успенский труды: В 2 т. Т. 1. М., «Гнозис», 1994.– С. 220.

[25] Лазарчук Радищева и традиция эпистолярного жанра // XVIII век, Сб. 12, Л., из-во «Наука», 1977.– С. 72.

[26] «…И в прозе глас слышен соловьин…» (заметки о документальной литературе XVIII века) // Вопросы литературы, 1980, № 11.– С. 212.

[27] В соответствии с другой точкой зрения, которую разделяет Д. Лихачев, зарождение этой традиции нужно отнести к XVII веку, когда в России начинает развиваться ренессанское сознание и происходит открытие ценности авторской личности.

[28] Одним из первых на это указал А. Тартаковский в книге «1812 год и русская мемуаристика: Опыт источниковедческого изучения. М., 1980.

[29] О психологической прозе. Л., Советский писатель. Ленинградское отделение, 1971.

[30] «Последняя грань в области романа…» // Вопросы литературы, 1982, № 10.– С. 163.

[31] Болотов о романах// Литературное наследие, 1933, № 9–10.

[32] Только в XIX веке произойдет изменение к «романной» составляющей мемуарного текста, что позволит в 1840-е годы уважительно называть мемуары «последней гранью в области романа. Герцен при сравнении мемуарного текста с текстом художественного произведения, например, романом, отдавал предпочтение мемуарному тексту из-за отсутствия в нем типичности. Героев же романов он сравнивал с анатомическими препаратами из воска, в котором может быть изваяно все, что знал анатом, но нет того, чего он не знал»

[33] Я. Мемуарный жанр советской литературы. Минск, Наука и техника, 1986.– С. 51.

[34] Полн. собр. соч.: В 6 Т., Т. 2. СПб., 1894.– С. 56.

[35] Тынянов факт // Тынянов . История литературы. Кино. – М., 1977.– С. 261.

[36] Дружеское письмо начала XIX века // Поэты и прозаики. М., Художественная литература, 1966.– С. 68.

[37] Лазарчук Радищева и традиция эпистолярного жанра // XVIII век, Сб. 12, Л., из-во «Наука», 1977.– С. 72.

[38] Макогоненко русских писателей XVIII в. и литературный процесс// Письма русских писателей XVIII века, Л., 1980.– С. 15.

[39] Живов и культура в России в XVIII века. М., «Языки русской культуры», 1996.– С. 425.

[40] Белова эпистолярная культура и дворянская повседневность в России конца XVIII – первая половина XIX века//Российские женщины и европейская культура: Материалы V конференции, посвященные теории и истории женского движения. СПб., Санкт-Петербургское философское общество, 2001.– С. 49.

[41] Карп просветители и Россия. Исследования и новые материалы по истории русско-французских культурных связей второй половины XVIII века. – М., ИВИ РАН, 1998.– С. 223.

[42] Захарова , дневники, частная переписка второй половины XIX в. // Источниковедение истории СССР XIX – начала XX в., М., из-во Москов. Ун-та, 1970.– С. 395.

[43] Рогинская роман: поэтика жанра и его трансформация в русской литературе. Автореф. дисс. канд. филол. наук, М., 2002.

[44] Художественная литература путешествий в России (XVIII –XIX вв.). Автореф. дисс. канд. филол. наук. М., 1941

[45] Русский путевой очерк (XVIII –XIX вв.). Автореф. дисс. канд. филол. наук, Киев, 1972.

[46] Мальцева путешествий XVIII века как источник литературного языка и языка художественной литературы (К постановке вопроса) // Язык русских писателей XVIII века, Л., 1981.– С. 150.

[47] В текстам подобного рода можно отнести «Путешествие» Иоанна Лукьянова, «Хождение» Макария и Сильверста, «Путешествие» Андрея Игнатьева, «Путешествие» Ипполита Вишенского, «Путешествие» Варлаама Леницкого, «Путешествие» , «Хождение» Сильверста и Никодима».

[48] Травников записки петровского времени (проблема историзма). Учебное пособие. М., МГПИ имени , 1987.– С. 92.

[49] выделяет 70 таких текстов.

[50] Литература «путешествий» // Русская проза, Л., 1926. – С. 42.

[51] Михайлов жанра литературы путешествия в произведениях русских писателей XVIII – XIX веков. Автореф. дисс. канд. филол. наук, Волгоград, 1999.– С. 3.

[52] Мальцева путешествий XVIII века как источник литературного языка и языка художественной литературы (К постановке вопроса) // Язык русских писателей XVIII века, Л., 1981.– С. 149.

[53] В числе этих текстов оказывается «Путешествие в полуденную Россию, в письмах» В. Измайлова, «Путешествие по всему Крыму и Бессарабии в 1799 г.» , «Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 г.» , «Путешествие из Петербурга в Москву» , «Письма русского путешественника» .

[54] Макогоненко русских писателей XVIII в. и литературный процесс// Письма русских писателей XVIII века, Л., 1980.– С. 26.

[55] – автор «Писем русского путешественника» СПб., 1899.

[56] Кислягина общественно-политических взглядов (1785–1803 гг.). М., 1976.– С. 32.

[57] Лотман Карамзина. М., «Молодая гвардия», 1998. – С. 30.

[58] «Письма русского путешественника» : вариативность финала и вопрос о «раме» текста// Кормановский чтения. Выпуск 8, Ижевск, 2009.

[59] «Письма русского путешественника» : вариативность финала и вопрос о «раме» текста// Кормановский чтения. Выпуск 8, Ижевск, 2009.– С. 43.

[60] Субъективность как фикция: Проблема авторского дискурса в «Письмах русского путешественника» // Логос, 2001, № 3. – С. 145–147.

[61] Ковтун литературная утопия второй половины XX века, Томск: Изд-во Том. Ун-та, 2005 – С. 23.

[62] Утопия и традиция. М., Прогресс, 1990.

[63] Утопия в России. СПб., Гиперион, 2003.

[64] Егоров утопии: Исторический путеводитель. –С.-Петербург: «Искусство-СПБ», 2007.

[65] Клибанов социальная утопия в России Период феодализма, М., 1977; Чистов народные социально-утопические легенды» М., 1967.

[66] Чумакова по раю. Утопический контекст древнерусской мысли // Verbum. Вып. 3. Издательского философского общества, СПб., 2001. – С. 39–60.

[67] Ruyer R. L’ utopie et les utopies. Paris, 1950 – P. 14–21.

[68] Чудинов века Просвещения: Курс лекций, М., «ИВИ РАН», 2000.– С. 1.

[69] Биллингтон и топор: опыт истолкования истории русской культуры. М., «Рудомино», 2001. – С. 266.

[70] Эволюция русской литературной утопии// Русская литературная утопия. М., 1986; «Потерянный рай»: сатира и мечта в русской утопической литературе первой трети XX века// Образ рая: от мифа к утопии. СПб., Санкт-Петербургское философское общество, 2003.

[71] Истоки и смысл русского коммунизма. М., «Наука», 1990.– С. 9.

[72] «Кормя двуглавого орла»: Литература и государственная идеология в России последней трети XVIII – первой трети XIX века, М., Новое литературное обозрение, 2001.

[73] Свирида и садово-парковое искусство эпохи Просвещения// Культура эпохи Просвещения. М., 1993.

[74] Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. М., «ОГИ», 2003.

[75] Из истории русской литературы. Т. II: Русская литература второй половины XVIII века: исследования, материалы, публикации; : Введение в творческое наследие. Кн. 1 / . – М.,: Языки русской культуры, 2001.– С. 402.

[76] Зверева Слова и пространства в русской литературе второй половины XVIII века. Автореф докт. филол. наук, Ижевск, 2007.

[77] Интересно, что очень многие русские писатели второй половины XVIII века – В. Капнист, Н. Львов, -Мелецкий, А. Ржевский – были женаты на смолянках.

[78]Лотман бытового поведения в русской культуре XVIII века // Избр. Статьи: В 3 т. Таллин, 1992. Т. 1.– С. 335.

[79] , «Утопия как деятельность» в русской культуре II половины XVIII в. // Вестник Санкт-Петербургского ун-та. Серия «История, языкознание, литература», 1998, № 1 – С. 77 –85.

[80] Русская идея. Судьба России. М., «Сварог и К.», 1997.– С. 19.

[81] Трефолев завещание русского атеиста // Исторический вестник, 1883, январь. – С. 224–225.

[82] В данном случае мы не акцентируем внимание на существование различных масонских орденов, рассматривая масонство как единую религиозно-этическую организацию

[83] Сахаров масонство в портретах. М., « ПРИНТ», 2004; Сахаров вольных каменщиков: масонство в русской литературе XVIII – начала XIX в., М., «Жираф», 2000

[84] Кочеткова А. М. //Словарь русских писателей XVIII века. Выпуск 2 (К-П), СПб., «Наука», 1999.– С. 176.

[85] Лотман по истории русской культуры XVIII века // Из истории русской культуры XVIII – нач. XIX в.: В 5 т., Т. 4. М., «Языки русской культуры», 1996. – С. 110.

[86] Иллюстрированная история нравов. Галантный век. М. «из-во «Республика», 1994.– С. 67.

[87] О вечно-женственном и вечно-мужском в русской душе // Ильин . соч: В 10т., Т. 6, кн. 3, М., 1996.– С. 192.

[88] Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II. – М., «Новое литературное обозрение», 2006.

[89] Кондаков. в историю русской культуры. Ч. 1-2. СПб., 2000.– С. 186.

[90] Бородин в нашей литературе прошлого века // Наблюдатель, 1887, № 10.

[91] Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., «Новое литературное обозрение», 2003.– С. 35.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5