Франсуа де Ларошфуко. Мемуары (стр. 7 )

придворный штат втайне всемерно способствовали их скорейшему претворению в

жизнь. Часть министров и некоторые из ближайших друзей и ставленников

Кардинала поступали так же - словом, двор ни при каких обстоятельствах,

никогда еще не раскрывал с такой полнотой своей действительной сущности.

Г-жа де Шеврез и г-н де Шатонеф все еще строго придерживались

усвоенного ими ранее поведения и ничем не навлекли на себя подозрений

Кардинала - настолько его несчастливая в то время звезда и тайное

отступничество друзей и соратников помешали ему узнать о предпринятом против

него. И вот, оставаясь в неведении о задуманном браке принца Конти и зная о

г-же де Шеврез только то, что она, как никто, способствовала заточению

принцев, ибо она-то и склонила герцога Орлеанского дать на это согласие,

Кардинал с тем меньшим недоверием относился к подаваемым ею советам, что его

уныние и страхи не позволяли ему следовать каким-либо иным, кроме тех,

которые, казалось, обеспечивали его безопасность. Он непрерывно предавался

мыслям о том, что, находясь в самом сердце Парижа, вынужден страшиться

необузданности народа, дерзнувшего поднять оружие, дабы воспрепятствовать

отъезду короля. Г-жа де Шеврез весьма ловко использовала это охватившее его

настроение и, по-настоящему желая его удаления ради возвышения г-на де

Шатонефа и доведения до конца дела с замужеством своей дочери, повела себя

так умело, что решение удалиться, к которому в конце концов пришел Кардинал,

было принято им в большой мере по ее наущению. Он выехал из Парижа вечером

на коне, не встретив препятствий, и в сопровождении нескольких своих

приближенных направился в Сен-Жермен. {107} Этот отъезд не успокоил ни умов

парижан, ни парламентских. Больше того, опасались, не направился ли Кардинал

в Гавр с намерением прихватить с собой принцев и не собирается ли королева

одновременно упеитн короля из Парижа. Мысль об этом побудила принять новые

предосторожности. Удвоили численность стражи у городских ворот и на улицах

близ Палэ-Рояля и к тому же всякую ночь их объезжали дозоры кавалеристов,

дабы не допустить выезда короля; однажды вечером, когда королева и в самом

деле намеревалась его увезти, один из высших придворных чинов известил об

этом герцога Орлеанского, и тот сразу же послал Дезуша {108} умолять

королеву не упорствовать в столь опасном намерении, которому все решили

воспрепятствовать; и сколько бы королева ни говорила, что у нее не было

ничего подобного в мыслях, ее словам не пожелали придать никакой веры.

Потребовалось, чтобы Дезуш посетил Палэ-Рояль и посмотрел, нет ли

признаков приготовлений к отъезду, и даже вошел в покой короля, дабы иметь

возможность после этого доложить, что видел его почивающим на своем ложе.

При таком положении дел Парламент ежедневно выносил всевозможные

постановления и обращался к королеве со все новыми и новыми настояниями

освободить из заключения принцев. Но ее ответы неизменно отличались

неопределенностью и вместо того, чтобы успокоить умы, еще больше их

возбуждали. Тогда, чтобы обмануть всех, она прибегла к ловкому ходу, послав

в Гавр маршала Грамона для отвлечения принцев притворными переговорами,

причем он и сам был обманут якобы благородной целью этой поездки. Но

поскольку он не имел полномочий возвратить им свободу, вскоре всякому стало

ясно, что все предпринятое до этой поры королевою было затеяно лишь для

того, чтобы выиграть время. Наконец, под нажимом со всех сторон и не зная

наверное, собирается ли Кардинал освободить принцев или увезти их с собой,

она решила торжественно пообещать Парламенту на этот раз безотлагательное

освобождение принцев. Чтобы доставить в Гавр г-ну де Бару, который сторожил

принцев, этот столь четкий и ясный приказ, угрожавший смертною казнью

всякому, кто вздумал бы ему воспротивиться, был избран герцог Ларошфуко.

Статс-секретарю Лаврийеру и капитану гвардейцев королевы Комменжу было

поручено сопровождать герцога, дабы придать этому событию как можно больше

торжественности и оставить как можно меньше места сомнениям в искренности

королевы. Но все эти внешние проявления доброй воли не обманули герцога

Ларошфуко, и накануне отъезда он сказал герцогу Орлеанскому, что соблюдение

стольких письменных обещаний и стольких торжественно данных слов зависит от

тщательности, с какою будет охраняться Палэ-Рояль, и что королева сочтет

себя свободной от всех и всяческих обязательств, едва окажется вне Парижа. И

действительно, как впоследствии стало известно, об этой поездке она

поспешила сообщить Кардиналу, который тогда уже приближался к Гавру, повелев

передать ему, что, невзирая на ее обещания и указ за подписью короля, ее

собственной и статс-секретарей, находящийся на руках у герцога Ларошфуко и

г-на де Лаврийера, он может по своему усмотрению располагать дальнейшей

судьбою принцев, тогда как она будет искать любые пути, лишь бы вывезти

короля из Парижа, Однако это известие не произвело никаких перемен в

намерениях Кардинала; напротив, он решил лично свидеться с Принцем и

поговорить с ним в присутствии принца Конти, герцога Лонгвиля и маршала

Грамона. Он начал с оправдания своего образа действий в главном и основном;

затем безо всякого стеснения и в достаточной мере надменно отметил многое в

поведении Принца, на что имел основание жаловаться, и, наконец, перечислил

причины, в силу которых распорядился взять его под арест. При всем этом он

попросил Принца подарить ему свою дружбу, одновременно заверив его, что он

волен пойти навстречу этому пожеланию или отвергнуть его и что, к чему бы он

ни склонился, ничто не помешает ему покинуть безотлагательно Гавр и

отправиться куда ему будет угодно. По-видимому, Принц не упорствовал и

пообещал все, чего хотел от него Кардинал. Они отобедали вместе, не скупясь

на взаимные уверения, что мир между ними полностью восстановлен. Сейчас же

после обеда Кардинал попрощался с Принцем и увидел, как тот сел в карету

вместе с принцем Конти, герцогом Лонгвилем и маршалом Грамоном. Заночевали

они за три лье от Гавра в поместье, носящем название Громениль, на дороге в

Руан, куда почти одновременно с ними прибыли герцог Ларошфуко, г-н де

Лаврийер, Комменж и президент Виоль, заставшие принцев в еще не успевшем

остыть радостном возбуждении. Вот так они вновь обрели свободу по миновании

тринадцати месяцев после ее утраты. Принц перенес эту опалу с непоколебимой

твердостью и не упустил ни малейшей возможности просечь свои злоключения. Он

был покинут некоторыми своими приверженцами, но можно положительно

утверждать, что никто никогда не располагал более решительными и преданными,

нежели те, кто его не оставил. Ни одной особе его ранга никогда не вменялись

в вину столь незначительные проступки и никого из них никогда не подвергали

аресту столь же необоснованно, как его. Но его рождение, его заслуги и даже

самая безвинность его, которые по справедливости должны были

воспрепятствовать его заключению, стали бы главнейшими основаниями длить это

заключение неопределенно долгое время, если бы страх и нерешительность

Кардинала, а также все те, кто тогда поднялся против него, не толкнули его

на ни с чем не сообразные действия как в начале, так и при завершении этого

дела.

IV

(февраль-август 1651)

Заточение Принца сообщило новое сияние его славе, и он прибыл в Париж

{1} среди всеобщего ликования, вызванного освобождением, которого удалось

так успешно добиться. Герцог Орлеанский и Парламент вызволили Принца из рук

королевы, тогда как Кардинал едва ускользнул из рук объятого гневом народа и

покинул королевство, напутствуемый презрением и ненавистью; наконец, тот же

народ, который за год перед тем зажег праздничные огни в знак своей радости

по случаю заточения Принца, совсем недавно, чтобы доставить ему свободу,

держал взаперти двор в Палэ-Рояле. Постигшая Принца опала повела, как видно,

к тому, что всеобщая ненависть, которую он навлек на себя своим характером и

образом действий, сменилась таким же всеобщим сочувствием, и все в

одинаковой мере надеялись, что его возвращение восстановит порядок и

общественное спокойствие.

Таково было положение дел, когда Принц вместе с принцем Конти и

герцогом Лонгвилем прибыл в Париж. Бесчисленные толпы народа и лиц всякого

звания вышли навстречу ему до самого Понтуаза. На полпути его встретил

герцог Орлеанский, представивший ему герцога Бофора и коадъютора Парижского,

после чего его препроводили в Палэ-Рояль среди всеобщего ликования и кликов

народа. Король, королева и герцог Анжуйский оставались в Палэ-Рояле лишь с

чинами своего придворного штата, и Принца там приняли {2} как человека,

которому скорее подстать даровать прощение, чем молить о нем.

Некоторые сочли, что герцог Орлеанский и Принц допустили весьма

значительную ошибку, позволив королеве сохранить власть, которую нетрудно

было бы у нее отобрать: можно было парламентским постановлением передать

регентство герцогу Орлеанскому и поручить ему не только управление

государством, но и опеку над королем, чего только и недоставало партии

принцев, чтобы в глазах всех она стала столь же законной, сколь

могущественной была на деле. Все партии дали бы на это согласие, ибо никто

не был в состоянии, да и не пожелал бы воспротивиться этому: настолько

уныние и бегство Кардинала повергли в смятение его друзей и сторонников.

Данный способ, столь простой и удобный, несомненно закрыл бы навсегда перед

этим министром путь к возвращению и отнял бы у королевы надежду вернуть ему

прежнее положение. Но Принц, въезжавший в Париж наподобие триумфатора, был

слишком ослеплен блеском озарившей его свободы, чтобы отчетливо представить

себе, на что он может решиться. Не исключено, что и огромность такого дела

помешала ему понять, как легко его выполнить. Можно думать, что, даже

отдавая себе в этом ясный отчет, он не мог решиться на вручение

неограниченной власти герцогу Орлеанскому, находившемуся в руках фрондеров,

от которых Принц не хотел зависеть. Были и такие, кто счел более вероятным,

что они оба - и тот, и другой - в расчете на кое-какие уже начавшиеся

переговоры и слабость правительства надеялись утвердить за собою влияние

более мягким и более законным путем. В конце концов, они оставили королеве и

ее сан, и власть, не обеспечив себе существенных выгод. Люди,

приглядывавшиеся тогда к их образу действий и судившие о нем, руководствуясь

здравым смыслом, отмечали, что с ними произошло то же самое, что в подобных

случаях нередко происходило и с величайшими мужами, поднявшими оружие на

своих повелителей, а именно, что они не сумели воспользоваться некоторыми

решающими и благоприятными для них обстоятельствами. Так, например, герцог

Гиз {3] в дни первых парижских баррикад выпустил короля, продержав его день

и ночь в Лувре как бы в осаде; и те, кто при последних баррикадах вели за

собой парижский народ, позволили угаснуть его порыву сразу же после того,

как он вынудил силою вернуть ему Брусселя и президента Бланмениля, {4} и при

этом даже не подумали добиться выдачи Кардинала, по приказу которого те были

арестованы и которого можно было без труда извлечь из обложенного со всех

сторон Палэ-Рояля. Наконец, каковы бы ни были соображения принцев, они не

использовали столь выгодно сложившейся для них обстановки, и свидание, о

котором я упоминал выше, прошло только в обмене привычными любезностями, без

каких-либо проявлений взаимного озлобления и без единого слова о

государственных делах. Но королева слишком горячо желала возвращения

Кардинала, чтобы не попытаться любыми средствами склонить Принца оказать ей

в этом поддержку. Через принцессу Пфальцскую она предложила ему вступить в

тесный союз с Кардиналом и, если он это сделает, предоставить ему

всевозможные преимущества. Но поскольку все это говорилось в очень общих

выражениях, его ответ состоял из ни к чему не обязывающих любезностей.

Больше того, он счел, что все это не более как хитрости королевы, цель

которых возродить всеобщую неприязнь к нему, возбудить этим тайным союзом

подозрения в герцоге Орлеанском, Парламенте и народе и в конце концов

ввергнуть его в уже испытанные им ранее злоключения. Он принимал во внимание

и то, что вышел из заточения благодаря соглашению, которое подписал с г-жой

де Шеврез и в соответствии с которым принц Конти должен был жениться на ее

дочери, {5} что главным образом благодаря этому браку фрондеры и коадъютор

Парижский прониклись к нему довернем и что тот же брак повлиял в том же

смысле и на хранителя печати г-на де Шатонефа, занимавшего тогда первое

место в Совете и неразрывно связанного с г-жой де Шевреэ. К тому же эта

партия продолжала существовать, располагая, по-видимому, той же силой и

весом и предлагая на выбор различные назначения для него и его брата. Г-н де

Шатонеф только что восстановил их обоих, равно как и герцога Лонгвиля, в

отправлении их прежних должностей. Наконец, Принц считал, что для него и

опасно, и постыдно порывать с теми людьми, которые принесли ему столько

пользы и так способствовали его освобождению.

Хотя из-за раздумий подобного рода Принц колебался, королева отнюдь не

отказалась от своего замысла и так же горячо желала вступить с Принцем в

переговоры, рассчитывая либо добиться его полного и окончательного перехода

на ее сторону и тем самым обеспечить возвращение Кардинала, либо снова

навлечь на него подозрения всех его друзей и приверженцев. В этих видах она

поторопила принцессу Пфальцскую добиться от Принца разъяснений, чего он

хотел бы для себя и своих друзей, и подала ей такую надежду на

удовлетворение его пожеланий, что эта принцесса убедила его наконец решиться

начать переговоры и тайно свидеться у нее с господами Сервьеном и де

Лионном. Принц пожелал, чтобы при этом присутствовал и герцог Ларошфуко, что

тот и сделал совместно с принцем Конти и г-жой де Лонгвиль.

Первый проект соглашения, представленный принцессою Пфальцской,

предусматривал, что Принцу будет дана Гиень, {7} а должность генерального

наместника в ней - тому из его приверженцев, кого он сам назовет, тогда как

губернаторство Прованс - принцу Конти; {8} что будут розданы денежные

награды всем, державшим сторону Принца; что от него потребуется только одно:

выехать в свое губернаторство, взяв с собой для обеспечения безопасности те

подразделения своих войск, какие он сам изберет; что, пребывая там, он не

обязан содействовать возвращению кардинала Мазарини, но не должен вместе с

тем и препятствовать этому, и уж во всяком случае Принц волен быть его

другом или врагом, смотря по тому, что подскажет ему образ действий

Кардинала. Эти условия были не только подтверждены, но и дополнены господами

Сервьеном и де Лионном, ибо на выраженное Принцем желание, чтобы герцогу

Ларошфуко была предоставлена должность генерального наместника Гиени с

передачей в его ведение также Блэ, они ответили как нельзя более

обнадеживающим образом. Правда, они попросили предоставить им время, чтобы

договориться о губернаторстве Прованс с герцогом Ангулемским {9} и

окончательно склонить королеву к согласию относительно Блэ, но, вероятно,

это было сделано ими, чтобы доложить Кардиналу о ходе переговоров и получить

от него дальнейшие указания. Они также коснулись причин неодобрения

королевою женитьбы принца Конти на м-ль де Шеврез, но им не дали подробнее

остановиться на этом и ограничились разъяснением, что обязательства,

принятые на этот счет по отношению к г-же де Шеврез, слишком определенны,

чтобы заниматься поисками благовидных предлогов для их нарушения. По этому

пункту господа Сервьен и де Лионн не стали настаивать. Таким образом

создалось впечатление, что соглашение между королевой и Принцем - дело,

можно сказать, решенное.

Они оба в равной мере были заинтересованы в сохранении тайны этих

переговоров. Королеве приходилось соблюдать осторожность, чтобы не усилить

недоверия герцога Орлеанского и фрондеров, тем более что она готовилась

вскоре поступить, и притом без всякого объяснения, вопреки своим же

направленным Парламенту заявлениям, предусматривавшим Невозвращение

Кардинала. {10} Принц со своей стороны должен был принимать не меньшие

предосторожности, поскольку молва о его соглашении с королевою, заключенном,

как справедливо сочли бы его друзья и приверженцы, за их спиною, могла

явиться причиною отпадения от него герцога Буйонского и г-на де Тюренна. К

тому же Принц опасался, как бы, наново порвав с фрондерами и г-жой де

Шеврез, не оживить в памяти Парламента и народа страшных картин последней

Парижской войны. Таким образом, эти переговоры в течение некоторого времени

не получили огласки, но тот, кого избрали для их завершения, вскоре подал

поводы к их разрыву и довел дело до крайностей, свидетелями которых мы

впоследствии стали.

Между тем, хотя принцы были уже на свободе, собрание знати {11} не

разошлось и продолжало заседать, используя для этого различные предлоги.

Прежде всего дворянство потребовало восстановления своих привилегий и

устранения кое-каких отдельных непорядков, но истинной его целью было

добиться созыва Генеральных штатов, что и впрямь являлось бы самым надежным

и безболезненным средством восстановления древних основ государства, с

некоторых пор, как представлялось, вконец расшатанных чрезмерным могуществом

временщиков. Последовавшие события с очевидностью показали, насколько этот

исходивший от знати проект был бы полезен для королевства. Но герцог

Орлеанский и Принц, не понимая своих подлинных интересов и стремясь угодить

двору и Парламенту, в равной мере боявшихся влиятельности Генеральных

штатов, не только не поддержали требований знати и не заслужили тем самым

признательности за установление общественного спокойствия, но помышляли лишь

о способах распустить собрание и сочли свой долг до конца исполненным,

добившись от двора обещания созвать Генеральные штаты через полгода по

достижении королем совершеннолетия. {12} За этим пустым обещанием последовал

самороспуск собрания.

Двор в ту пору разделялся на несколько группировок, но все они

сходились в стремлении воспрепятствовать возвращению Кардинала. Однако их

образ действий был различен: фрондеры открыто заявляли о своей враждебности

к Кардиналу, но хранитель печати де Шатонеф выказывал преданность королеве,

хотя и был смертельным врагом Кардинала. Он находил, что нет лучшего способа

держать Кардинала вдали и занимать его место, как делая вид, что неизменно

разделяешь мнения королевы. Она же во всем отдавала отчет пребывавшему в

изгнании Кардиналу, {13} и его отсутствие служило лишь к усилению его

власти. Но так как его указания доходили медленно и нередко одно отменялось

другим, эта противоречивость вносила такую путаницу в государственные дела,

что разобраться в ней не было ни малейшей возможности.

Между тем фрондеры торопили с заключением брака между принцем Конти и

м-ль де Шеврез. Малейшие промедления в этом внушали им подозрения, и они

стали подозревать г-жу де Лонгвиль и герцога Ларошфуко в намерении

расстроить этот брак {14} из опасения, как бы принц Конти не ускользнул из

их рук и не попал в руки г-жи де Шеврез и коадъютора Парижского. Принц

искусно подогревал их подозрения насчет своей сестры и герцога Ларошфуко,

рассчитывая, что, пока фрондерами будет владеть эта мысль, они никогда не

доищутся истинной причины промедления, состоявшей в том, что Принц, не

достигнув соглашения с королевою и вместе с тем не прекратив переговоров о

нем, а также располагая сведениями, что г-н де Шатонеф будет смещен, хотел

дождаться выяснения обстановки и лишь после этого или допустить этот брак,

если г-н де Шатонеф возобладает над Кардиналом, или окончательно расстроить

его, если Кардинал настоит на смещении г-на де Шатонефа.

Между тем отправили в Рим доверенных лиц хлопотать о дозволении этого

брака между родственниками. Принц Конти с нетерпением ждал дозволения на

него столько же потому, что м-ль де Шеврез ему нравилась, сколько и потому,

что перемена в условиях существования привлекала его прелестью новизны. Это

чувство, однако, он со всем присущим ему хитроумием тщательно скрывал от

друзей; но более всего он опасался, как бы ого не заметила г-жа де Лонгвиль,

что принизило бы и се глазах внешние проявления его необыкновенной и

странной страсти, которую, как ему хотелось ее уверить, он к ней питает. В

поисках выхода из этого затруднения он доверительно попросил президента

Виоля, которому было, поручено составить статьи брачного договора, уступить

по всем спорным пунктам и во что бы то ни стало преодолеть все помехи.

Тогда же г-на де Шатонефа отстранили от должности хранителя печати,

назначив на его место Первого президента Моле. {15} Это событие застигло

врасплох и привело в ярость фрондеров, и Коадъютор, личный враг Первого

президента, поспешил в Люксембургский дворец сообщить о случившемся герцогу

Орлеанскому и находившемуся вместе с ним Принцу. Он с такими преувеличениями

и с такой злобой изобразил им образ действий двора, что тотчас же было

созвано совещание, на котором присутствовало много знатных особ и которое

занялось обсуждением вопроса о том, отправиться ли немедля во Дворец

Правосудия и силою отобрать печать у Первого президента или сначала поднять

народ, дабы он поддержал это насилие. Принц, однако, решительно

воспротивился этому, побуждаемый то ли доводами рассудка, то ли

соображениями личного интереса; он даже ввернул в свою речь легкую шутку,

заявив, что недостаточно храбр, чтобы не дрогнуть перед опасностями войны, в

которой противник станет их осыпать камнями и головешками. Фрондеров обидел

этот ответ, и они еще больше укрепились в своем прежнем мнении, что Принц

поддерживает тайные сношения со двором. Они решили, что отстранение г-на де

Шатонефа и возвращение г-на де Шавиньи, в прошлом статс-секретаря и

министра, в это самое время вызванного двором, были согласованы с Принцем,

хотя в действительности он был к этому совсем не причастен. Королева между

тем тотчас же предоставила г-ну де Шавиньи его прежнее место в Совете. Она

сочла, что, вернувшись без чьего-либо заступничества, он будет обязан своим

возвращением ей одной, и действительно, пока г-н де Шавиньи надеялся

завоевать доверенность и расположение королевы, он старался держаться

поодаль от Принца и всех своих главнейших друзей, но после того, как первые

же дни показали ему, что пристрастие, питаемое королевою к Кардиналу,

вытеснить из ее души невозможно, он тайно объединился с Принцем, сочтя, что

этот союз вознесет его ко всему, чего он желал по чрезмерному своему

честолюбию. Он начал с того, что побудил Принца ознакомить герцога

Орлеанского с заключаемым между ним и королевою соглашением, дабы тот помог

ему от него отступиться, и, хотя доверием, которое ему оказывал Принц, г-н

де Шавиньи был обязан исключительно г-же де Лонгвиль и герцогу Ларошфуко, он

настоятельно просил Принца не раскрывать своих намерений в точности и до

конца ни той, ни другому.

Пока г-н де Шавиньи действовал указанным образом, отстранение г-на де

Шатонефа усилило в г-же де Шеврез опасения, как бы не расстроилось столь

желанное для нее замужество ее дочери: ведь она больше не была в состоянии

обеспечить Принцу и его друзьям назначения, которые взялась им доставить. И

все же г-жа де Род {16} по ее указанию договорилась с герцогом Ларошфуко,

что эти назначения и бракосочетание должны состояться одновременно и явиться

доказательствами доброй воли обеих группировок. Но если, с одной стороны,

г-жа де Шеврез понимала, что с ослаблением ее влияния ослабляются и ее

надежды, то, с другой, наново проникалась ими, наблюдая проявления страстной

влюбленности, расточаемые принцем Конти ее дочери. А он и в самом деле

оказывал ей тысячу знаков внимания, тщательно скрывая их от друзей и

особенно от сестры, вел весьма продолжительные и доверительные разговоры с

Легом и Нуармутье, ближайшими друзьями м-ль де Шеврез, и вопреки своему

обыкновению никому об этом ничего не рассказывал. Наконец, его поведение

показалось столь необычным, что президент Немон, {17} особенно ревностный

приверженец Принца, почел себя должным доложить ему о намерениях его брата.

Он сказал, что тот собирается жениться на м-ль де Шеврез, обойдясь без его

содействия и разрешения папы, что сторонится всех своих давних друзей, чтобы

без помех договориться обо всем с Легом, и что если Принц срочно не примет

мер, то ему придется увидеть, как г-жа де Шеврез отнимает у него брата и

доводит до конца дело об этом браке, и притом тогда, когда для Принца,

по-видимому, особенно важно ему воспрепятствовать. Это сообщение прекратило

колебания Принца, и, ни с кем не обсудив того, что задумал, он отправился к

принцу Конти. Разговор с ним он начал с насмешек над безмерностью его

страсти и кончил тем, что рассказал о м-ль де Шеврез, Коадъюторе, Нуармутье

и Комартене {18} все, сочтенное им наиболее подходящим, чтобы внушить

отвращение любовнику или мужу. Ему не стоило большого труда преуспеть в этом

намерении. Принц Конти посчитал, что все рассказанное ему соответствует

истине, или не захотел показать, что сомневается в его достоверности. Он

поблагодарил брата за столь полезное сообщение и решил отказаться от

женитьбы на м-ль де Шеврез. Больше того; он посетовал на г-жу де Лонгвиль и

герцога Ларошфуко, не поставивших его ранее в известность о том, какие толки

ходят на этот счет в обществе. Затем стали изыскивать способы покончить с

этим делом по возможности безболезненно, но затронутые им интересы были

чересчур существенны и сопровождавшие его обстоятельства чересчур щекотливы,

чтобы не возобновить и не распалить с еще большей силой давнюю ненависть

г-жи де Шеврез и фрондеров к Принцу и тем, кто, по их подозрению, подстроил

совместно с ним только что происшедшее. На президента Виоля было возложено

поручение отправиться к г-же де Шеврез и под благовидным предлогом снять с

Принца и его брата взятые ими на себя обязательства в отношении этого брака.

Кроме того предполагалось, что на следующий день они - и тот и другой -

посетят ее лично. Но то ли потому, что они не могли заставить себя предстать

перед особою, которой доставили столь чувствительную неприятность, или, быть

может, из-за того, что оба брата, раздражавшиеся что ни день по поводу любых

пустяков, довели себя до крайней степени раздражения, обсуждая, как подобает

держаться при этом посещении г-жи де Шеврез, - в конце концов ни они, ни

президент Виоль так у нее и не побывали. Таким образом, брак был расстроен

по их воле и побуждению, причем они не попытались ни соблюсти хоть

какую-либо учтивость, ни сохранить хотя бы малейшее благоприличие.

Не могу сказать, при участии ли г-на де Шавиньи Принц согласился

принять губернаторство Гиень в обмен на губернаторство Бургундия, которое

было дано герцогу Эпернону, но в конце концов соглашение об этом он

заключил, не упомянув в нем ни словом о том, что требовал ранее для своего

брата, для герцога Ларошфуко и всех прочих своих друзей и приверженцев.

Теперь Принц неуклонно следовал советам г-на де Шавиньи. Он один пользовался

полным доверием Принца, и это он побудил его отступиться от соглашения с

королевою, не посчитавшись с мнением г-жи де Лонгвиль, принцессы Пфальцской,

а также герцогов Буйонского и Ларошфуко. Господа Сервьен и де Лионн в связи

с этими переговорами подверглись нападкам с обеих сторон и вслед за тем были

отставлены. Королева отрицала, что когда-либо слышала о предложении

касательно Блэ, и обвиняла г-на Сервьена в том, что он выдвинул его с

умыслом, чтобы сделать требования Принца столь непомерными, что ей было бы

невозможно согласиться на них. Принц, со своей стороны, жаловался на то, что

г-н Сервьен, войдя с ним от имени королевы в рассмотрение условий, о которых

она ничего не знала, сделал ему столько пустых предложений, чтобы обмануть

видимостью добросердечного соглашения, за которым в действительности

скрывалось заранее обдуманное намерение его погубить. Наконец, хотя г-н

Сервьен навлек на себя подозрения обеих сторон, это нисколько не ослабило

напряженности, которая вновь появилась в отношениях между королевой и

Принцем. К расхождению их почти в равной мере подталкивали псе приближенные.

Королеву старались убедить в том, что нелады между Принцем и г-жой де Шеврез

заставят фрондеров принять сторону Кардинала и что положение дел вскоре

окажется точно таким же, каким оно было при аресте Принца. Он же со своей

стороны дошел до разрыва с двором и потому, что больше не доверял королеве и

опасался, как бы на него не свалились уже испытанные им злоключения, и

потому, что его толкнули на это другие. Г-жа де Лонгвиль знала о том, что

Коадъютор безвозвратно восстановил против нее ее мужа и что после сообщений,

сделанных Коадъютором о ее поведении, она не может поехать к нему в

Нормандию, не подвергнув опасности по меньшей мере свою свободу. А между тем

герцог Лонгвиль всеми средствами добивался ее приезда, и она не располагала

иною возможностью избегнуть этой столь опасной поездки, как склонив своего

брата к гражданской войне. У принца Конти не было твердо намеченной цели.

Тем не менее он следовал за мнениями сестры, не зная, что лежит в их основе,

и хотел войны, потому что она отдалила бы его от принятия столь нелюбимого

им духовного сана. {19} Герцог Немур также был горячим сторонником войны, но

за этим стояли не столько честолюбивые побуждения, сколько ревность к

Принцу. Для него было невыносимо, чтобы тот встречался с г-жою де Шатильон

{20} и любил ее, и так как этому нельзя было помешать иначе, как разлучив их

навсегда, он решил, что сделать это может только война, и в этом была

единственная причина, почему он стремился к ней. Герцоги Буйонский и

Ларошфуко были далеки от подобных желаний: они только что испытали, сколько

забот и неодолимых трудностей выпадает на долю того, кто ведет гражданскую

войну со своим королем; они знали, как легко идут друзья на предательство,

когда оно щедро оплачивается двором и доставляет благовидный предлог

вернуться к исполнению своего долга. Они знали, насколько слабы испанцы,

насколько никчемны и обманчивы их обещания и насколько им безразлично,

станет ли хозяином положения Принц или Кардинал, и единственное, чего они

добиваются, - это углублять разлад между ними, чтобы использовать наши

распри для достижения своих целей. Герцог Буйонский, помимо общественных

интересов, учитывал и свои личные: он надеялся заслужить расположение

королевы, способствуя удержанию Принца в повиновении. Герцог Ларошфуко не

мог с такою же откровенностью говорить о своем отвращении к войне: он связал

себя словом разделять взгляды г-жи де Лонгвиль и единственное, что тогда

было в его возможностях, - это попытаться убедить ее желать мира. Но образ

действий как двора, так и Принца вскоре доставил обильные поводы ко

взаимному недоверию, последствия чего подвергли стольким опасностям

государство и столь многие знатные фамилии королевства.

И вот при том, что все повсюду вело к окончательному разрыву, Принц

незадолго пред тем отправил во Фландрию маркиза Сильери якобы для того,

чтобы освободить г-жу де Лонгвиль и г-на де Тюренна от обязательств, взятых

ими на себя перед испанцами, дабы доставить ему свободу. В действительности,

однако, маркиз Сильери получил приказание связаться с графом Фуенсальданья и

выяснить, какую помощь мог бы оказать Принцу испанский король, если бы ему

пришлось повести войну. Фуенсальданья ответил в соответствии с принятым у

испанцев обыкновением и, посулив, в общем, гораздо больше того, что, не

утратив благоразумия, можно было у них попросить, не упустил ничего, чтобы

склонить Принца поднять оружие.

Что касается противного лагеря, то королева заключила новый союз с

Коадъютором, главнейшей основой которого была их общая ненависть к Принцу.

{21} Этот договор не подлежал разглашению как в интересах королевы, так и

фрондеров, поскольку она могла ожидать, что они сослужат ей службу благодаря

тому весу, который имели в народе, а сохранять его они могли только пока

народ продолжал верить, что они - враги Кардинала. Обе стороны сошлись,

таким образом, в том, что для их безопасности необходимо ниспровержение

Принца. Больше того, королеве предложили либо его убить, либо арестовать и

бросить в тюрьму, но она с ужасом отвергла первое предложение и охотно дала

согласие на второе. Коадъютор и г-н де Лионн встретились у графа Монтрезора,

чтобы сообща изыскать средства к осуществлению этого замысла; они

согласились в том, что следует попытаться исполнить задуманное, но не

приняли никакого решения ни о сроке, ни о способе его осуществления. Но то

ли потому, что г-н де Лионн опасался, что этот шаг поведет к прискорбным

последствиям для государства, или, может быть, потому, что стремился, как

его в этом подозревали, помешать возвращению Кардинала, - а свободу Принца

он считал самым большим препятствием к этому - он сообщил маршалу Грамону,

который был его другом, все принятые у графа Монтрезора решения в отношении

Принца. Маршал Грамон использовал эту тайну так же, как г-н де Лионн: он

открыл ее г-ну де Шиииньи, обязав его всевозможными клятвами ни с кем не

делиться ею, но г-н де Шавиньи тотчас же обо всем предупредил Принца. Тот

некоторое время считал, что слух о его предстоящем аресте распущен

умышленно, дабы вынудить его оставить Париж, и что было бы проявлением

непростительной слабости поднимать из-за него тревогу: он видел, с какою

горячностью его поддерживает народ, и его постоянно сопровождали офицеры как

королевских войск, так и его собственных, слуги, принадлежавшие к его

домашнему штату, а также ближайшие друзья и приверженцы. Пребывая в

уверенности, что ничто ему не грозит, он ничего не изменил в своем

поведении, кроме разве того, что перестал бывать в Лувре, но эта

предосторожность не могла оградить его от опасностей, которым он сам себя

подвергал и которых хотел избежать, ибо по чистой случайности он как-то

оказался на Куре {22} в то самое время, когда, возвращаясь с охоты, по нему

проезжал король в сопровождении гвардейцев и отряда легкой кавалерии. Эта

встреча, которая могла погубить Принца, прошла для него безо всяких

последствий. Король продолжил свой путь, и никто из находившихся близ него

не посмел что-либо ему посоветовать. Принц поспешно покинул Кур, чтобы у

короля не успело созреть решение. Королева и вместе с нею фрондеры, упустив

столь блистательную возможность, нашли для себя утешение в надежде на то,

что вскоре обретут ее снова.

Между тем предупреждения, со всех сторон непрерывно поступавшие к

Принцу, начали убеждать его в том, что при дворе, очевидно, и в самом деле

задумали избавиться от его особы, и в связи с этим он помирился с г-жой де

Лонгвиль и герцогом Ларошфуко. Тем не менее некоторое время он не принимал

никаких дополнительных предосторожностей, как его к этому ни побуждали.

Однако после упорных отказов считаться со столь обоснованными доводами и

внушающими доверие предупреждениями Принц при ложном известии вдруг сделал

то, чего не пожелал сделать по внушенному истинным положением дел совету

друзей. Однажды, когда он уже улегся и еще беседовал с Винеем, {23} тот

получил записку от одного дворянина по имени Лебуше, который просил его

предупредить Принца, что две роты гвардейцев в полном боевом снаряжении

готовятся выступить в направлении предместья Сен-Жермен. Это известие

заставило его счесть, что им предписано окружить особняк Конде, тогда как в

действительности их отрядили лишь для того, чтобы принуждать к внесению

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13