Гнев как динамическая проблема

Гнев как динамическая проблема*

Тамара Дембо

Глава I. Постановка проблемы и организация опытов

Исследование аффектов и чувств относится, без сомнения, к важнейшим за­дачам психологии. Несмотря на это, данная область экспериментальной психологии находится в весьма неудовлетворительном и неразработанном состоянии.

«В психологии душевных движений, — замечает У. Джемс, — самое скверное то, что их часто рассматривают только как индивидуальные явления. Пока их опреде­ляют как множество отдельных и неприкосновенных сущностей, наподобие того, как определяли неизменные виды в старой естественной истории, нам не остается ниче­го другого, кроме как благоговейно перечислять отдельные их признаки, корни и проявления. Если, однако, рассматривать их как порождение общих причин, то про­стая их дифференциация и классификация обесцениваются. Чисто описательная ли­тература в результате усердного коллекционирования признаков представляет собой скучнейшую часть психологии со времен Декарта и до наших дней. Она не только скучна; возникает чувство, что ее разделы большей частью либо выдуманы, либо некорректны и что ее притязания на точность смехотворны»[1].

Эти высказывания У. Джемса по сути актуальны и сегодня. Состояние психоло­гии аффектов выглядит особенно неудовлетворительным, поскольку психология сен­сорно-перцептивных процессов плодотворно развивалась последние 15 лет; в психо­логии интеллекта, воли и действия также происходит коренной сдвиг в проблематике исследований.

Этот коренной сдвиг, похоже, лишь слегка затронул психологию аффектов. Вопросы классификации все еще в ней преобладают.

Имеются, впрочем, попытки продвинуться от простых описаний к постановке более общих проблем. Но и «общие» вопросы, которые подробно обсуждаются в пси­хологии эмоций, например вопрос об отношениях между чувством и стремлением, различение «более высоких чувств» и «более сложных чувств»[2], определение чувств как «комплексных качеств актуального целого»[3] и многое другое, больше соответ­ствует духу того полуспекулятивного, «абстрактного» и специфически аристотелевс­кого способа образования понятий, который господствует и в других областях психо­логии, и разве что в психологии восприятия его сейчас можно считать преодоленным.

Общее выступает здесь как противоположность индивидуального своеобразия конкретных случаев, как совокупность свойств, общих для возможно большего числа случаев или по меньшей мере характеризующих усредненный случай[4]. Для таких ин­дивидуальных, единичных и плохо воспроизводимых процессов как аффекты осо­бенно очевидно, что восхождение к абстрактному усредненному общему понятию вряд ли поможет нам избежать банальности и поверхностности, а то и просто не­корректности суждений.

Лишь принципиальный отказ от стратегии усреднения и переход к другому пониманию сущности законов делает психологию аффектов вообще возможной.

Экспериментальное изучение аффектов во многом смыкается с техниками ста­рой психологии памяти. Сами чувства вызываются приятными или неприятными на­питками и запахами или воспоминаниями[5] о былых эмоциональных переживаниях. Очевидно, что вызванные таким способом процессы обычно весьма поверхностны и, главное, мало раскрывают динамику тех процессов, которые мы имеем в виду, гово­ря, например, что кто-то «охвачен» радостью или гневом.

Наконец, большая группа экспериментальных исследований посвящена выяв­лению симптомов аффектов. Изучаются кривые пульса и дыхания[6], психогальванический рефлекс[7] и др. К другой форме изучения симптомов относится диагностика скрываемых обстоятельств[8]. Вряд ли, однако, нужно специально доказывать, что, как бы мы не понимали соотношение между аффектом и его телесным проявлением, та­кие исследования симптомов не могут ответить на главные в динамическом отноше­нии вопросы об условиях возникновения и действии аффектов.

Несомненно, современное состояние экспериментальной психологии аффек­тов, которая до сих пор практически не обращалась собственно к вопросам динами­ки аффективных явлений, отчасти обусловлено весьма значительными техническими трудностями экспериментального порождения «реальных» аффектов. Более важной причиной, однако, представляется аристотелевское понимание закономерности и тесно связанный с ним тезис о том, что повторяемость есть необходимое свойство любого эксперимента. Кроме того, именно в экспериментальных исследованиях аф­фект рассматривался слишком «интеллектуалистически», как изолированный эле­мент явления, а не в динамическом контексте.

Наиболее существенное воздействие, исходящее из неэкспериментальных областей психологии аффектов дала несомненно, теория Фрейда. Но и эта теория, при всем ее значении, отчасти находится под влиянием ассоцианистских и спекулятивных тенден­ций психологии недавнего времени.

В нашем исследовании гнева мы хотим с самого начала поставить в центр ди­намические проблемы, генезис явлений гнева. Для этого недостаточно положить в ос­нову исследования отдельные изолированные аффективные проявления, пусть даже очень яркие. Надо охватить целостное протекание процесса, индивидуальное тече­ние конкретного отдельного случая. На проникновение в динамику аффективного явления можно рассчитывать, только отказавшись от непродуктивных попыток вос­хождения к общему через игнорирование различий и вместо этого прослеживая свя­зи единичного процесса с течением целостного хода событий и с актуальной ситуа­цией в целом.

В ходе нашего исследования все более ясно обнаруживалось, что большинство вопросов, касающихся динамики гнева, приобретают определенный смысл, лишь если известна топология и соотношение сил поля в актуальной целостной ситуации. В центре нашей работы находится попытка раскрыть вид их динамической взаимосвязи. При этом исследование неизбежно включает в себя задачу изучения не только гнева, но и всего комплекса факторов, влияющих на процессы, вызывающие гнев.

В этом аспекте аффект гнева до сих пор почти не изучался, и поэтому мы дол­жны заняться поиском всего: путей, проблем, теоретических подходов, чтобы охва­тить все многообразие феноменов, пусть хотя бы предварительно.

Мы не останавливаемся на каких-либо специальных проблемах, чтобы избежать односторонности, и не отвлекаемся на решение сравнительно поверхностных и иррелевантных вопросов. При изучении аффекта гнева нам важно прежде всего очертить область фактов и проблем, из которой должны выкристаллизоваться стержневые воп­росы.

Когда мы имеем дело с таким нагромождением разных явлений, как в случае гнева, стремление к количественной точности неуместно. Мы ограничимся каче­ственным аспектом. Это, однако, отнюдь не значит, что мы ограничимся лишь чис­то феноменальной констатацией переживаний гнева и откажемся от постановки кондиционально-генетических вопросов.

Поскольку в центре исследования стоит вопрос об условиях возникновения аф­фекта гнева, нашей первой задачей является его экспериментальное воспроизведение.

Точное количественное выведение законов мы оставим для специальных ис­следований, В выполненной после получения наших результатов работе Хоппе «Успех и неуспех»[9] изучены, например, важные и для нас законы уровня притязаний.

1. Техника наблюдения и оценки

Коллекция примеров из обыденной жизни (которую мы собирали параллельно с экспериментами) страдает тем недостатком, что довольствуется ретроспективны­ми (записанными задним числом), неполными сообщениями. Даже надежные наблю­датели описывают протекание аффекта схематически. Обычно воспроизводится толь­ко кульминация аффективных процессов: отсутствует развитое, промежуточные фазы. Но для генетических взаимосвязей промежуточные фазы имеют не меньшее значение, чем бросающиеся в глаза феномены кульминации: сосредоточение на последних и игнорирование первых ведет к существенным искажениям.

Насколько весомыми могут быть эти искажения, показывают непосредственно смыкающиеся с экспериментами данные самонаблюдения испытуемых. Речь идет не только об ошибках памяти; неверно воспроизводится последовательность событий; в сообщениях отсутствуют прежде всего переходы между событиями и фон, на котором протекает событие, Если попытаться опрашивать испытуемых сразу после события, направляя их внимание на его ход, то придется считаться с тем, что опыт прерывает­ся и возникает новая ситуация, не являющаяся прямым продолжением предыдущей.

Поэтому мы в меньшей степени опираемся на данные самонаблюдения, а привлекаем главным образом спонтанные высказывания испытуемых в ходе опыта, имеющие вид восклицаний, утверждений, вопросов, пожеланий и т. п. Они — пря­мое порождение ситуации.

Основной материал образует наблюдение за поведением. Экспериментатор при протоколировании старается охватить более крупные фазы наблюдаемого явления в соответствии с привычными единицами, например «вспышка гнева» или периоды «уклонения от попыток решения задачи». Однако фиксируются и частности; любое действие, любое проявление (экспрессия) испытуемого. Протоколируются не только проявления гнева, но вообще все события в ходе эксперимента, например уход с определенного места, взгляд на лежащий поблизости предмет. Такие частности на первый взгляд кажутся излишними. Однако при обработке протокола они часто при­обретают существенное значение в более широком контексте.

Следует указать на некоторые трудности наблюдения за поведением и на воз­можные способы устранения этих трудностей. Постеленные, весьма невыраженные переходы от одной фазы к другой, «несущественные» внешние проявления, опре­деленная интонация, — все это ускользает не только от испытуемого, но отчасти и от наблюдателя и не может быть полностью занесено в протокол обычным образом. Если фиксируется только то, что само бросается в глаза, то и эта работа занимает протоколиста полностью. Чтобы охватить процесс без пробелов, потребовалась бы кино - и аудиозапись (звуковой фильм). Это дало бы, помимо всего прочего, возмож­ность при повторных показах рассматривать процесс под разными углами зрения и выявлять на первый взгляд чрезвычайно сглаженные, однако важные для кондици-ональных зависимостей промежуточные фазы. Но отчасти из-за дороговизны такого эксперимента (километры пленки), отчасти из-за технических трудностей качествен­ной звукозаписи при свободном передвижении испытуемого по комнате нам при­шлось после нескольких проб отказаться от такого варианта. Осталось единственное средство, годное для фиксации процессов, — стенография.

К участию в опыте привлекался протоколист. Экспериментатор тоже отмечал то, что казалось ему особенно важным, или то, что не успевал фиксировать протоколист из-за обилия информации (событий). Привлечение третьего человека, кроме того, позволило наблюдать не только за испытуемым, но и (что важно в наших, опытах) за экспериментатором, рассматривая его как часть ситуации,

Протоколы, которые часто достигают значительных размеров (до 15 машино­писных страниц), должны быть определенным образом оценены. Иногда за основу бе­рутся более крупные единицы изучаемого процесса, иногда — более мелкие. Если разложить процесс на мелкие элементы, то часто теряется общий характер протека­ния процесса, например, его бурность или вялость. В других случаях только продвижение маленькими шагами подходит для объяснения и раскрывает конкретную ди­намику данного случая. Поэтому нельзя указать вообще, какого размера целесообраз­но выбирать шаги, С одной стороны, нужно не потерять общую феноменологию про­цесса, с другой стороны ~ важно понять частные проявления максимально полно и во всем их своеобразии. Главная трудность и главная задача при исследовании аффек­тивных процессов — вывести конкретные формы отдельных фаз. Теории, основанные на классификации и анализе усредненных значений, при всем их правдоподобии, непротиворечивости и практичности, вряд ли здесь пригодны, поскольку они не до­ходят до уровня конкретного.

2. Примеры гнева из повседневной жизни и первые теоретические выводы

В какую ситуацию нужно поставить испытуемого, чтобы экспериментально вызвать гнев?

Если спросить человека: «Скажите, пожалуйста, сердились ли Вы недавно? По какой причине? Что Вы при этом делали?» — то можно получить примерно следую­щие ответы:

1.  «Я рассердился, когда спешил вчера домой, а автобус X ушел у меня из-под
носа. С досады я сел в подошедший автобус Y. Я этого никогда не делаю, поскольку
автобус Y делает большой крюк и лучше подождать следующий автобус X. Но я был
в ярости».

2.  «Я недавно очень рассердился, когда мне пришлось доказывать одному зна­комому мою правоту и мне это не удалось, несмотря на все усилия, Под конец я на­
чал ругаться».

3.  «Я на днях снова потерял мои ключи, искал их по всем углам, заглянул во
все ящики — они бесследно пропали».

4.  «Если человеку вес время мешают во время работы, не удивительно, что он
приходит в ярость и накидывается на очередного посетителя».

5.  «Я очень разозлился, когда купил дорогой билет на концерт и, желая сэко­номить па такси, опоздал на него».

6.  «Плохие чернила или незаточенный карандаш, вечно выскакивающая из ап­парата пружина — хочется на стенку лезть»,

7.  «Отказ в пользу другого от чего-то, что оказывается ему совсем ненужным,
может испортить настроение».

Если задаться вопросом, почему во всех этих случаях возникает гнев, напра­шивается вывод, что здесь имеется одна общая особенность: человек пытается дос­тичь цели, но, несмотря на все усилия, ему это не удается[10].

Но если задуматься над этим тезисом, то окажется, что он не всегда вереи. Мы даем любителю кроссвордов (то есть человеку, про которого мы точно знаем, что он действительно увлечен и готов приложить серьезные усилия для поиска решения) кроссворд и предлагаем его решить. Испытуемый активно ищет, но не может найти определенного слова. Несмотря на это, у него лишь случайно может сорваться руга­тельство. О серьезном гневе или стойком возбуждении в таких случаях обычно не может быть и речи. Хотя явно налицо и желание достичь цели, и невозможность это сделать, сильный аффект гнева отсутствует.

Примеры из обыденной жизни тоже показывают, что «хотеть и не мочь» — недостаточное условие для возникновения гнева,

1. Когда мать спешит из дома и ее задерживает ее маленький ребенок, то она
далеко не всегда сердится.

2. И не всегда человек приходит в ярость при виде уходящего автобуса.

3. И помехи в важной работе не всегда вызывает гнев.

В чем же тогда причина того, что сочетание желания достичь цели и невозмож­ности это сделать в одних случаях вызывает гнев, а в других — нет? Можно предполо­жить, что отсутствие гнева в приведенных выше случаях основано на относительной слабости желания достичь цели. Можно предположить, что чем интенсивнее желание, тем скорее помеха вызовет гнев. Но и это положение нельзя абсолютизировать, по­скольку зачастую появление препятствия на пути к жизненно важной цели не ведет к аффективной вспышке, в то время как незначительная помеха, пустяк может вызвать сильный гнев.

Типичный пример: люди, хорошо владеющие собой в серьезных делах, нередко поразительно гневливы и вспыхивают, когда им чем-то не нравится кофе, принесен­ный официантом. В данном случае вряд ли можно утверждать, что перед нами событие исключительной важности.

Если, как мы увидим позднее, аффект возникает особенно легко как раз по мало­важным поводам, то в этом повинны те же причины, которые заставляют прерывать важные дела из-за пустяков. Человека занимают «пустяки», «мелочи», «совершенно никчемные вещи», в частности тогда, когда менее важное одновременно является менее обременительным и поэтому более приятным. Кроме того, как только человек попадает в «поле» несущественного занятия, то несущественное приобретает гла­венствующую роль. Поведение определяется теперь силами этого поля, а раз действия детерминируются структурой данного поля, возникают и соответствующие аффекты.

Таким образом, положение «нем важнее то, к чему человек стремится, тем боль­ший гнев вызывает помеха» во многих случаях неверно.

Здесь мы прервем общетеоретические объяснения и вернемся к ним лишь пос­ле обсуждения наших экспериментов.

Всего на протяжении 1925—1928 гг. было проведено 64 опыта с 27-ю испытуемы­ми[11]. Длительность каждого опыта 1-2 часа. В 7-ми случаях опыты были продолжены на следующий день. В 3-х случаях понадобилось 3 или 4 сессии. Испытуемые не знали, какая проблема исследовалась. Если в ходе опыта они испытывали гнев, то они иног­да отмечали, что опыт возбуждает гнев, однако редко приходили к мысли, что иссле­дуется гнев как таковой.

Глава II. Типичный ход опыта

Мы ограничились двумя экспериментальными схемами (сериями): «метание колец» и «цветок». В дальнейшем станет ясно, почему мы взяли именно эти экспери­менты. Поскольку это важно для понимания многих особенностей изучавшихся явле­ний, отметим, что экспериментатором была женщина. В подробных протоколах мы указываем пол испытуемого.

1. Серия I («Метание колец»)

Ничего не знающий о цели опыта испытуемый входит в комнату (рис. 1). Экс­периментатор показывает испытуемому стоящие на столе у окна винные бутылки (1, 2) и говорит: «Вы должны с этого рас­стояния (показывает на отметку мелом М, на полу на расстоянии 3,5 м от стола) наб­росить кольца на горлышки бутылок (дает испытуемому 10 деревянных колец диамет­ром 15 см). Вам нужно продолжать попытки до тех пор, пока не набросите 10 колец одно за другим».

Расстояние выбрано так, что десяти­кратное попадание практически исключено. Перед испытуемым стоит неразрешимая за­дача[12], Ее неразрешимость, однако, не осознается испытуемым, по меньшей мере вначале. Испытуемый начинает попытки.

Экспериментатор садится на стул (С,) у окна за столом и начинает записи. Протоколист находится в комнате с самого начала. Он сидит в стороне на стуле за столом (Сл, Тп), и его присутствие в общем не влияет на развитие си­туации.

Обычно метание первых 10 колец не приводит даже к частичному успеху, то есть ни одно кольцо не попадает в цель. После каждого неточного броска экспериментатор

убирает упавшее на стол кольцо. Когда брошено последнее кольцо из десяти, экспе­риментатор собирает кольца, упавшие на пол,

2. Схема протекания опыта (серия I)

Лишь анализ конкретных случаев дает возможность понять аффективное явле­ние в целом; поэтому ход опыта должен быть описан со всей подробностью. Однако поскольку неподготовленный читатель при обилии подробностей неизбежно утонул бы в частностях, мы решили сначала лишь схематически очертить типичное протека­ние опыта. Общая картина должна также способствовать в первую очередь понима­нию характера процесса.

Испытуемый получает задание: бросать кольца. Он бросает первые 10 колец; иногда уже первые неудачи приводят к раздраженным восклицаниям: «Черт — как трудно!» Вообще обычно первый десяток (мы будем называть 10 бросков десятком для краткости) — это «пробные броски», то есть броски, при которых вследствие отсутствия устойчивого уровня притязаний испытуемый не переживает успех или неуспех[13]. Испытуемый пока поглощен трудностью задания и использует различные методы, чтобы добиться успеха. Но потом стук колец, падающих на пол, или особо неудачный бросок начинают вызывать беспокойство. Броски не становятся лучше: испытуемый начинает волноваться, ходит взад и вперед, стучит кольцами в руке. В нем пробуждает­ся азарт, и он спешит продолжать. Он пробует бросать кольца на другую бутылку или чувствует потребность сделать передышку. Кольца обычно продолжают крутиться или прыгать уже на столе или на полу, и это мешает испытуемому при следующем броске. «Пока кольцо не остановится, я не могу продолжать», — говорит он.

Время от времени случаются два попадания подряд. Это радостные минуты, вызывающие довольное «А-а-а!». Лицо испытуемого излучает радость, хотя длится она недолго.

Поскольку число попаданий не бывает больше одного-двух раз за десяток брос­ков, то в конце концов испытуемый начинает ощущать непреодолимость этой план­ки[14]. Наконец, он начинает сердиться. У него чувство, «что он топчется на месте»[15]. Он называет задание «дурацким», утверждает, что оно «злит», «сводит с ума», и, с трудом сдерживаясь, предсказывает: «Если так и дальше пойдет, я запущу этими кольцами в окно» и т. п.

3. Серия II («Цветок»)

В опыте с бутылками после каждых 10 бросков наступала пауза, во время кото­рой кольца собирались заново. Эта пауза, обусловленная внешними причинами, пре­рывает развитие аффекта. Чтобы исключить такую паузу, вызванную не самим про­цессом, а внешними условиями задачи, был проведен другой опыт, который мы коротко назовем «Цветок».

Испытуемый входит в экспериментальное помещение и видит на полу выло­женный из деревянных реек квадрат (рис. 2). Длина реек 2м 50 см. Задняя стенка квад­рата сложена из 2-х частично перекрывающихся реек (2 м 75 см); с двух сторон квад­рата на равном расстоянии друг от друга лежат по 4 деревянных кольца (К) диаметром 15 см. В одном углу квадрата стоит стул (Си), перед квадратом на расстоя­нии 1м 20 см — деревянная стойка (В) высотой 1м 10 см; на ней — цветок (цель — Ц). Иногда позади квадрата стоит другая стойка с таким же цветком (В, 3) на более близком расстоянии.

Экспериментатор обращается к испытуемому; «Войдите в квадрат и достань­те оттуда цветок (указывает на цель). Вы должны стоять ногами в пределах квадрата и достать цветок рукой. Ни квадрат, ни стойку, ни цветок на нем нельзя передви­гать». Расстояние до цветка подобрано так, что его нельзя достать просто нагнув­шись.

Испытуемый входит в квадрат и ищет решение. Экспериментатор садится на свое место (С ) за круглым столом (Тэ), на котором стоит ваза с цветами (V) и находятся письменные принадлежности, и начинает записывать. Как и в опыте с кольцами, про­токолист уже с самого начала сидит на своем месте, стараясь, чтобы на него не обра­щали внимания.

Есть две возможности решения:

1.  Поставить стул между квадратом и стойкой и достать цветок, опираясь на
стул рукой.

2.  Встать на колени (ступни в пределах квадрата) и достать рукой цветок.

Одно из решении рано или поздно находится почти всеми испытуемыми. Ког­да испытуемый находит одно решение, экспериментатор требует от него найти вто­рое. Большинство находят и его. В этом случае экспериментатор просит найти третье решение (которого в действительности не существует). Испытуемый, который этого не знает, активно ищет третье решение и предлагает вариации первых двух или же решения, игнорирующие поставленные условия. Экспериментатор отвергает все эти предложения как простые вариации или же запрещенные (противоречащие инструк­ции). Одновременно он настаивает, что третье правильное решение существует и этим побуждает испытуемого искать его. Иногда испытуемый «логически доказыва­ет», что третье решение найти невозможно. Однако в большинстве случаев одного немотивированного утверждения экспериментатора «существует третье решение» бывает достаточно, чтобы побудить испытуемого к новым и новым усилиям. Так опыт может продолжаться сколь угодно долго.

4. Схема протекания опыта (серия II).

Мы снова начнем со схематического изложения хода опыта. Испытуемый вхо­дит в квадрат и пытается найти решение. Он прикидывает расстояние нагнувшись, убеждается, что стойка расположена слишком далеко, чтобы достать лежащий на ней цветок. Он осматривается, ищет подручные средства, смотрит на стены, спрашивает, можно ли использовать стул. Экспериментатор стремится по возможности предоставить испытуемого самому себе, уклоняется от ответов или отвечает намеренно неясно и расплывчато: «Не могу сказать».

Испытуемый ищет решения с помощью вспомогательных средств и без них. Он пробует использовать стул, что действительно можно сделать, а также ряд предме­тов, которые в данной ситуации использовать нельзя. Например, испытуемый долго обсуждает, можно ли использовать деревянные кольца, лежащие вокруг квадрата. (За­чем экспериментатор положил кольца, будет объяснено ниже,)

Испытуемый берет кольца и задумчиво смотрит на них. Затем он пробует дру­гой путь: «Можно выставить стул за пределы квадрата?» Эта мысль ведет к первому-решению.

Испытуемый доволен, но экспериментатор отравляет его радость, говоря: «Есть и другое решение». Испытуемый удивляется и переспрашивает, правильно ли он понял инструкцию? Экспериментатор подтверждает это. Испытуемый снова ог­лядывается. «Кольца не нужны. Что это, собственно, за кольца? Они из дерева?». Вслед за этими вопросами, который испытуемый задает себе, а иногда и экспери­ментатору, его старания возобновляются с новой силой. Вскоре испытуемый нахо­дит второе решение. Экспериментатор требует найти третье решение. Испытуемый снова ищет. Он подходит поближе к цветку, еще раз берет стул и пробует опереться на него коленом, а не рукой. Это ни к чему не приводит. Испытуемый оставляет стул и отвлекается от задания. Он разглядывает рейки уже не как границы, которые нельзя переступать, а как обычные деревянные рейки, которые лежат не на месте или криво. Он повторяет предыдущие попытки решения; это не помогает. «Если я нагнусь и Вы меня поддержите за локоть, тогда получится...», «Если я поставлю пе­ред цветком Ваш стол...», «Может быть, я разуюсь...». Так, испытуемый ищет снова и снова, время от времени заявляя: «Третье решение невозможно», Эксперимента­тор отвечает просто: «Нет, возможно», и испытуемый опять возобновляет поиск.

Иногда испытуемый отвлекается от задания и рассуждает о чем-нибудь, что не имеет никакого отношения к опыту. Например, он говорит о том, что он будет делать завтра или что случилось с ним недавно во время путешествия. Затем, одна­ко, опять всплывает нерешенная задача; следуют безуспешные попытки, все те же идеи. Экспериментатор снова заверяет его, что третье решение есть: «С чего Вы взя­ли, что его не может быть?» «Возможно, — думает испытуемый, — эксперимента­тор все же прав». Тут испытуемый замечает, что экспериментатор беспрерывно за­писывает каждое его движение.

Испытуемый постепенно все сильнее хочет «как-то покончить с этим опытом», «уйти отсюда». Он начинает энергично отказываться от задания: «Это чушь», «Ника­кого решения быть не может». Он начинает иронизировать над экспериментатором или беспокойно ходить туда-сюда. После очередной попытки и очередной неудачи топает ногой: «Ухожу отсюда! Прочь! Какой я неловкий! Как все это бессмысленно. Пусть экспериментатор думает, что хочет!» Испытуемый садится, не желая больше утруждать себя задачей, и сидит так некоторое время, выражая так свой протест против экспе­римента. Экспериментатор продолжает записывать, никак не реагируя. Наконец, ис­пытуемый прекращает протестовать: теперь, наконец, он должен покончить с этим. Он встает, но, вместо того, чтобы прервать опыт, снова пытается найти решение.

На этой стадии атмосфера начинает накаляться, и дело может дойти до бур­ной аффективной вспышки, Испытуемый бранится, угрожает, вопреки инструкции вы­ходит из квадрата, хватает цветок и может даже его разорвать. Если опыт длится не­долго, около получаса, то обычно доходит лишь до поверхностных аффективных проявлений, гневных жестов (если только перед началом опыта испытуемый не был уже эмоционально напряжен). Если же опыт продолжается несколько часов или повторяется — естественно, без сообщения испытуемому решения, — в последую­щие дни во 2-й или 3-й раз, то дело может дойти до чрезвычайно резких аффектов, действительно затрагивающих глубинные слои личности. Испытуемый топает нога­ми, кричит. Один испытуемый хватал экспериментатора, который мешал ему во время бросания колец, за руку и насильно удерживал его. Другая испытуемая выбе­жала из комнаты и разрыдалась. Третья, хорошо знакомая с экспериментатором, вцепилась ему в волосы. Многие испытуемые отказывались продолжать опыт в соот­ветствии с инструкцией.

Некоторые испытуемые всерьез обижались на экспериментатора, хотя они заранее знали, что это лишь эксперимент. Чтобы их успокоить, требовалось приложить специ­альные усилия.

Насколько глубоким может быть воздействие опыта, показывает тот факт, что испытуемым не всегда удавалось сразу после опыта взглянуть на события со стороны. Иногда они сообщали ложные данные, например, что они не сердились. В последую­щие дни они обычно без труда коррегировали свои отчеты об опыте.

Желая действительно понять аффективные процессы в их динамической струк­туре, мы должны, как уже упоминалось, не ограничиваться анализом кульминаци­онной аффективной вспышки, но пристально вглядеться в «более слабые» их прояв­ления, В первую очередь заслуживает внимания ряд процессов, аффективный характер которых сам по себе не очевиден. Иногда определенные желания, прогнозы или про­сто мысли могут выдавать сильное и глубокое, однако внешне контролируемое аф­фективное напряжение.

Наконец, следует принимать во внимание действия, которые кажутся на пер­вый взгляд целенаправленными, но при более пристальном анализе обнаруживают в себе аффективный компонент. Мы называем их аффективно окрашенными действия­ми. К ним, например, относится такое: испытуемый раздраженно хватает кольца, пытается сбить цветок, чтобы достать его (здесь очевидна попытка решения, однако в сущности это скорее аффективное явление). Граница между спокойным действием и аффективным явлением, как мы увидим, размыта.

Бывали и целые опыты, которые не приводили к возникновению аффекта, или отдельные их фазы, когда аффект отсутствовал. Внешне условия при этом ничем не отличались. Исследование предпосылок и законов аффективных явлений должно включать в себя и выяснение причин отсутствия аффекта в этих случаях.

Глава III. Топология ситуации и силы поля

Описание течения событий, понимание фаз процесса, целостных единиц и их частей, ритмических закономерностей и т. д. приводит к вопросу, существует ли зако­номерность во временной последовательности событий.

Если изучить некоторое количество протоколов, все больше складывается впе­чатление, что не существует закономерности в том смысле, что за явлением а всегда следует явление Ь. Бурному аффективному взрыву в одном случае предшествует более слабое аффективное проявление, в другом — внешне совершенно спокойное поведе­ние; за замещающим действием иногда следуют упорные попытки найти решение, иногда — уклонение от задания; выпады против экспериментатора следуют то после паузы, то после неудачи.

Более подробный анализ поначалу укрепляет впечатление об отсутствии зако­номерностей, что подталкивает к выводу о том, что аффективные явления законам не подчиняются. В действительности же подобное истолкование связи «если а, то b» как временной последовательности ошибочно и толкает нас к «лсевдоисторическому» взгляду. «Исторический» (то есть реально наблюдаемый) ход аффективного процесса в значительной степени кумулятивен, то есть представляет собой не единый процесс, а совокупность последовательных или «вставленных» друг в друга процессов совер­шенно различного содержания. Их течение не является единым в том смысле, что процесс одного типа (например, устремленность к цели или гнев, порождающий аффективную вспышку) плавно переходит в процесс другого типа. Особенно порази­тельным в наших опытах было именно то, что ранее возникший процесс мог времен­но или окончательно прерваться или смениться процессом другого типа. Нередко слу­чалось, что более поздние фазы вновь переходят в более ранние. Однако то, будет ли процесс усиливаться, сохраняться или ослабевать, будет ли новая фаза длиться дол­го или коротко и т. п., не определяется в достаточной мере структурой протекания самого процесса.

К пониманию закономерностей можно прийти, только отказавшись от поис­ка, в соответствии с аристотелевским способом образования понятий, статистичес­ких «регулярностей» в протекании самого процесса. Ход процесса зависит скорее от того, какие изменения в целостной ситуации порождает актуальный процесс, и ка­кие следствия влечет за собой это изменение ситуации. Понять суть процесса и дать его понятийное определение можно, лишь исходя из особенностей, с одной сторо­ны, внутреннего состояния индивида, а с другой стороны — внешнего поля, в кото­ром протекает процесс[16].

Прежде всего рассмотрим психологическое поле с точки зрения его топологии, действующих в нем сил и напряжений.

Для описания топологии мы воспользуемся понятиями общей математической топологии и теории множеств, а также такими понятиями, как связанное, раздельное, граница. (При этом в понятие расстояния принципиально не вкладывается метричес­кого значения.) Мы также воспользуемся математическими понятиями направления и между.

Наши основные динамические понятия непосредственно примыкают к этим математическим понятиям, но в определенном смысле идут дальше них, позволяя, например, отличать простую границу от психологически реального барьера, означаю­щего препятствие различной степени прочности. Далее станет ясно, что психологи­ческие барьеры нельзя отождествлять ни с реальными физическими, ни с реальны­ми социальными барьерами.

1. Цель

Участвуя в эксперименте, испытуемый находится в ситуации, относительно отграниченной от его предшествовавшей деятельности и остальной жизни.

В основе этой ситуации лежит поставленная перед испытуемым задача, кото­рую тот добровольно принял. Теперь он стремится достичь цели, то есть, если выра­зить это иначе, на испытуемого действует сила (вектор) в направлении позитивной побудительности (рис. 3).

По отношению к этому вектору можно задать два вопроса:

1. При каких обстоятельствах этот вектор воз­никает? 2. Через какие реальные события (мысли, вопросы, действия) он проявляется?

Причинами возникновения вектора могут быть либо (1) требование экспериментатора, либо (2) само задание как стимул, либо, наконец, (3) труд­ность задачи, разжигающая самолюбие испытуемого. (Мы рассматриваем тот случай, когда задача не ка­жется испытуемому абсолютно невыполнимой.)

Случай 1. Человек принял решение участвовать в опыте и считает необходимым делать то, что требует экспериментатор. Хотя иногда испытуемому кажется бессмыс­ленным искать решение, но он готов выполнять требования экспериментатора просто «потому что он является испытуемым».

Случай 2. Задача сама по себе интересна испытуемому. Например, ему доставляет удовольствие искать выход из кажущейся безвыходной ситуации или установить, мож­но ли и каким образом с такого расстояния набросить кольца на бутылку. Иногда ис­пытуемого может привлекать даже простое подбрасывание колец в воздух или (в опы­те с цветком) рассуждения по поводу этой занимательной задачи.

Случай 3. Испытуемый лично заинтересован в выполнении принятого задания, то есть для него важно знать, удастся ли ему быть таким ловким или находчивым, знать, насколько быстро он сможет решить задачу в сравнении с остальными.

Ситуации, когда лишь одна из этих причин побуждает испытуемого, довольно редки. По ходу опыта его мотивы меняются: например, если задание само по себе стало безразличным или скучным, на передний план выступает долг (подчинения эк­спериментатору) или внезапная мысль «А у других получилось?». В разных опытах та­кая смена мотивов происходит с различной частотой, но бывает практически всегда. Иногда изменения происходят постепенно, но чаще наблюдается внезапная смена побуждений.

Все же имеет смысл говорить о том, что для каждого испытуемого решающим на протяжении опыта в целом выступает одно побуждение, в то время как другие мотивы включаются в отдельные моменты и на короткие промежутки времени.

Целенаправленные процессы (порождаемые направленным на цель вектором), заключаются прежде всего (1) в попытках решения— мысленно или действиями и (2) в вопросах о целесообразности дальнейших усилий, которые испытуемый задает сам себе вполголоса, например: «Возможно ли вообще решить такое? Стоит ли продол­жать попытки?» и т. п. Такие высказывания характерны для фазы возникновения или восстановления целевого вектора. (Если испытуемые в начале опыта приходят к вы­воду, что задача неразрешима, они обычно остаются равнодушными.)

Вопросы о целесообразности дальнейших усилий являются, однако, не только шагами по направлению к цели, но и выражением атаки на «барьер трудности», о котором пойдет речь дальше.

2. Трудность задачи (внутренний барьер)

Инструкция, указывая испытуемому цель, отдаляет его, однако, от целевого объекта, запрещая прямой путь к цели (нельзя подойти и взять цветок или надеть

кольца на бутылку). В качестве барьера между испытуемым и целью выступают раз­личные условия: не заступать за пределы квадрата или набросить. кольца на бутылки с этого расстояния (рис. 4).

Вектор, исходящий от барьера, порождает следующие процессы: 1. Столкно­вение с барьером. 2. Вызванное неудачей отталкивание от барьера, стремление к бегству.

В момент промаха у испытуемого возникает отчетливое переживание непрео­долимости барьера. Заданное инструкцией условие выступает как препятствие. Мно­гочисленные неудачи приводят в конечном счете к сомнению в возможности реше­ния или к полному убеждению в его невозможности.

Часто барьер (внутренний барьер) превращается в нечто большее, чем просто препятствие, приобретая негативную побудительность (рис. 5). Испытуемому хочется скорее отойти от барьера. Он начинает бояться барьера и вместе с ним задания. Он хочет избежать столкновения с барьером, прекратить дальнейшие усилия и по воз­можности уйти из ситуации.

Общее протекание этой фазы опыта, если учитывать только направленные на цель и обусловленные барьером процессы, можно описать следующим образом. Ис­пытуемый ищет решение; пробует одним способом — не получается; пробует другим способом — вновь неудача. Спрашивает: «А другие быстрее решили?» и опять пытается выполнить задание. Снова наталкивается на невозможность осуществления плана или на противоречие инструкции — и руки опускаются, он замечает, что совсем не продвинулся, потерпев явную неудачу.

Испытуемому становится понятно, что эту задачу нельзя решить постепенно, шаг за шагом пройдя определенный путь. Это настоящая преграда, о которую тщетно бьешься.

Полная топология ситуации, таким образом, выстраивается, как и во многих других случаях, лишь посредством действий в самом поле[17].

Можно спросить, почему испытуемый, следуя целевому вектору, не устраняет трудность — попросту не «проламывает» барьер, подойдя, например, ближе в случае с кольцами или выйдя из квадрата и взяв цветок. Иначе говоря: чем обусловлена прочность барьера?

Наблюдения показывают, что существенную роль в этом играет особый харак­тер связи барьера с целью. Цель задачи — не просто «достать цветок любым способом», а «достать цветок, не выходя из квадрата».

Можно, впрочем, говорить о наличии двух целей: одна из них — это сам цветок или бутылка, а вторая — получение цветка в соответствии с инст­рукцией. Одна цель противоречит другой и вместе с тем замещает ее. Испытуемые стремятся достичь обе­их целей, хотя и не одновременно.

Барьер связан с заданием таким образом, что игнорирование заданной в инструкции трудности означает одновременное разрушение цели; сохра­нившаяся в этом случае цель (взять в руку цветок) лишилась бы всякой ценности. Насильственное про­ламывание барьера не привело бы к желанному ре­зультату. Таким образом, прочность барьера по сути обусловлена особым характером его внутренней связи с заданием.

Внося коррективы в наши рисунки, изобразим символически факт связи цели и барьера, представляющей собой не чисто топологический, а качественный по сво­ему содержанию феномен (рис. 6).

Наконец, отметим, что психологически барьеры порождают не только трудности или противодействующие силы. Сила исходного целевого вектора тоже может меняться. Это особенно ясно видно в случаях, когда барьер не ослабляет, а парадоксальным образом усиливает целевой вектор; возникающая трудность (барьер) может пробуждать самолюбие испытуемого и делать доселе безразличную цель привлекательной.

Эти вопросы, конечно, могут служить и переходом к менее интенсивным попыткам. Определить это можно, исходя из конкретной ситуации.

О времени возникновения интенсивных усилий в ходе опыта можно сказать сле­дующее: как правило, чаше всего они имеют место в начале. В дальнейшем они иногда возобновляются, часто смешиваясь с менее интенсивными попытками и другими яв­лениями. Иногда они проявляются как отдельные «короткие атаки». Бывает, что они возникают не в начале опыта, а развиваются лишь постепенно. Такое, например, мож­но наблюдать, когда испытуемый вначале не верит в возможность достичь цели.

К интенсивным усилиям относятся также отчасти непродуманные попытки ре­шений.

Решение еще не продумано до конца, но испытуемый уже начинает действовать. Стул передвигается внутри квадрата ближе к цели; испытуемый чувствует, что «задачу надо решать как-то при помощи стула». Он задает экспериментатору вопросы: «Можно прыгнуть?.. Встать на край?»

Непродуманные попытки и вопросы случаются, когда стремление к цели столь велико, что «необходимо хоть что-то сделать» в этом направлении. Человек не может оставаться спокойным и преждевременно «срывается с места»[22] (то же явление наблю­дается в спорте, например в беге).

Такие не продуманные до конца решения могут иметь и другую причину, обозна­чая и слабые старания, в частности симуляцию стараний.

Иногда непродуманные решения проистекают из определенной «экономии усилий». Испытуемые дают лишь «схему» решения, чтобы после подтверждения эксперимента­тора, что в этом направлении решение возможно, приступить к непосредственному продумыванию.

в) Средняя степень присутствия

Менее интенсивные попытки решения часто имеют форму повторения преж­них действий, отказа от неверных решений, одной лишь подготовки или выражаются в вопросах к экспериментатору в расчете на указания.

Примеры. «Я могу решить старым способом», — говорит испытуемый (повторение). «Со стулом не получится», «Чтобы дотянуться, тут слишком далеко» (отказ от невер­ных решений). «Нужно дотянуться, оставаясь здесь» (повторение инструкции). «Только рукой! Не сбивать и не двигать», «Нужно оставаться ногами в квадрате» (повторение инструкции). «Однако это нужно еще обдумать» (подготовка).

Попытки средней степени преимущественно имеют место, когда испытуемый утомлен, расслаблен, но, несмотря на это, старается, или же когда он неохотно бе­рется за задачу во второй или третий раз (после предыдущей ошибки).

Среди попыток средней степени наиболее бросаются в глаза повторения старых решений. Они встречаются очень часто. Вероятно, существенную роль в их появлении играет следующее.

Средняя степень присутствия соответствует состоянию, в котором испытуе­мый гораздо в большей степени «произвольно» направлен на задание, чем при силь­ном присутствии. Это казалось бы парадоксальное обстоятельство проистекает из того, что интенсивному «присутствию», как правило, соответствует полная увлечен­ность заданием, сильное напряжение лежащей в его основе психической системы. Поэтому возникают явления, родственные «импульсивным» действиям, когда в про­извольном усилии нет необходимости. Более слабое напряжение, наоборот, соответ­ствует, как правило, произвольным действиям. Таким осознанно-произвольным об­разом хоть и можно двигаться по заданному пути, но не так легко эффективно искать пути новые. Поэтому и получается, что более слабая степень присутствия, несмотря на «волевые» усилия, часто приводит к воспроизведению старых, уже осу­ществленных решений, а не к развитию и поиску новых решений, характерному для «непроизвольных» усилий.

Подобные повторения могут, по-видимому, возникать и когда испытуемый реша­ется вновь взяться за неприятную задачу, которую он только что отверг. Он уже ощу­тил себя «вне» задачи, и повторение старого пути представляет собой средство (часто используемое в повседневной жизни) снова внутренне «войти в контакт» с задачей. Так воспроизведение ведет к собственно присутствию.

Наконец, следует отметить, что такие повторения случаются и после сильного ра­зочарования или явной неудачи. И здесь речь идет в основном о сознательных попыт­ках вновь войти в спокойное русло проблемной ситуации23.

г) Слабая степень присутствия

Особенно слабая степень «присутствия» выражается в следующем высказыва­нии испытуемой: «Я не забыла про цветок, но он меня не волнует». При слабом при­сутствии испытуемая сохраняет контакт с заданием: она не уходит от него, но прак­тически не проявляет никакой активности по отношению к нему, не прикладывает почти никаких усилий, чтобы найти решение.

Слабое присутствие часто имеет характер чисто «формального» принятия зада­ния, а не собственно действия,

д) О колебаниях интенсивности присутствия

О временных характеристиках и последовательности различных уровней ин­тенсивности нельзя сказать ничего определенного. Интенсивность присутствия может постепенно понижаться, но может и резко возрастать, долго оставаться на одном уровне или же часто изменяться. Это зависит, в частности, от успешности или не­успешности действий, от того, пережил ли испытуемый болезненное столкновение с внутренними или внешними барьерами; кроме того, от уговоров и вообще от вмешательства экспериментатора. Интенсивность усилий может скачкообразно воз­расти, если испытуемому придет в голову, что его достижения могут сравниваться с достижениями других испытуемых. Если испытуемый некоторое время погружен в раздумья, то при возвращении к задаче часто наблюдается слабая степень присут­ствия. Иногда, впрочем, испытуемого толкают на более интенсивные усилия угры­зения совести.

Типичного возрастания интенсивности усилий при возрастании аффективнос-ти мы не замечали. С другой стороны, достаточная степень присутствия была в наших опытах необходимой предпосылкой возникновения аффектов.

Глава V. Процессы, направленные на задачу (II): ирреальные и замещающие решения

Когда мы обсуждали различия в интенсивности действий, цель считалась из­начально заданной и постоянной, а усилия — соответствующими инструкции. При слабом, формальном «присутствии» в этих допущениях уже можно усомниться, Есть множество действий, которые явно нельзя рассматривать как действия, направляе­мые вектором задания (рис. 3—8). Эти процессы вызываются непосредственно тен­денцией, направленной на задачу, однако при этом происходит смещение цели. Мы имеем в виду ирреальные и замещающие решения.

И при интенсивных усилиях иногда возникают повторения. В этих случаях они мешают про­дуктивному обдумыванию. Испытуемый быстрее всего освобождается от таких помех, если это не защита, а просто спонтанные повторения. Феномен навязывания старых решений стоит в связи с общим проявлением «целенаправленности» в таких ситуациях.

1. Ирреальные решения

а. Примеры

Многие попытки решения, предпринимаемые испытуемыми, либо противоре­чат инструкции, либо не учитывают факты, в частности, физическую реальность. Одна испытуемая, например, видит себя «парящей над стойкой». Она же предлагает: «Я заполню комнату водой и доплыву до цветка». Некоторые испытуемые выражают желание загипнотизировать цветок.

В тот момент, когда испытуемому приходит в голову нечто подобное, оно обычно воспринимается не как шутка, а как реальное решение, и испытуемый в эту минуту чувствует удовлетворение. Именно чувство удовлетворения показывает, что прежняя ситуация изменилась. Точное определение цели, реальные свойства ба­рьеров и фактическое окружение уже не присутствуют. Существенные детали ситуа­ции, цели, барьеров, применимых средств расплылись, и целое стало «схематич­ным», «обобщенным» и «независимым» от конкретных трудностей. Не замечая этого, испытуемые замещают задачу «достать этот цветок с этого расстояния при этих условиях» более обшей задачей, например, «достать удаленный предмет», «преодо­леть расстояние» и т. п. Так от исходной задачи остается лишь общая схема, иногда с отдельными элементами старой ситуации (например, что достать нужно именно цветок).

Такой переход к схеме может осуществляться также в ходе «рациональных» рас­суждений о возможностях решения[23] и не обязательно должен содержать нечто фан­тастическое. Однако те случаи, которые мы имеем в виду, в той или иной степени выходят за эти рамки. Примеры, когда испытуемый воображает свою руку отделяю­щейся от тела, чтобы взять цветок, или подобные этому фантастические решения, если они появляются часто и в особенности если они предлагаются испытуемыми всерьез, носят существенно иной характер, чем «реальные» решения. Испытуемый ушел из области фактов в сферу ирреального. Он движется в поле, где ограничения реальности уже не действуют, по меньшей мере отчасти, и где можно действовать в соответствии с желаниями.

Одна испытуемая говорит: «Я остановлю часы, тогда я буду одновременно в квад­рате и около цветка». Многие испытуемые приманивают цветок словами и жестами. «Соскальзывание в ирреальное» не обязательно происходит в форме фантастических идей, но может выражаться и в предложениях, которые на первый взгляд выглядят вполне реальными. Одна испытуемая, например, говорит: «Я положу кольца на пол между квадратом и стойкой и по ним пройду к цветку». Хотя это предложение гораздо конкретнее, чем приведенные выше, однако практически (в силу очевидного несоот­ветствия инструкции) оно с самого начала безнадежно.

Понятия, близкие понятию «ирреального», давно использовались в психоло­гии. Однако динамические различия между реальным и ирреальным пока не нашли удовлетворительного объяснения в психологической теории.

Не вдаваясь здесь в подробное обсуждение, следует лишь подчеркнуть: пробле­мы ирреального соединены множеством связей с проблемой фантастического, сна и безумия, лжи, игры, символа, с проблемой религии и суеверия, с противопоставле­нием восприятия и представления и многим другим. Следует отметить, что необхо

димо различать не только реальное и ир­реальное, но целую шкалу градаций реаль­ности. Определенная степень реальности присуща не только представлениям, но и высказываниям, действиям, мыслям[24]. Не только отдельные психологические про­цессы, но и сама ситуация окружение, в котором человек находится, обнаружива­ет, по крайней мере у взрослых, расслое­ние по степеням реальности. Испытуемый может действовать на более или менее ре­алистичном уровне.

Переход в ирреальное нельзя ото­бразить на том же уровне, который мы изображали на рис.8. Различию степеней еальности топологически соответствует особое измерение психологического окруже­ния. Таким образом, целостную психологическую ситуацию следует изображать по меньшей мере в трех измерениях[25]. В последующем мы не будем учитывать различные степени ирреальности, а будем говорить обобщенно о реальном и ирреальном.

Если сравнить ситуацию у различных индивидов или у одного индивида в различ­ные моменты, в целом можно говорить о разной степени реальности этих ситуаций.

Топология и силы поля на уровне ирреального являются в нашем случае гру­бым отображением отношений на уровне реального (см. рис. 10). Только барьеры, как внутренние, так и внешние, с повышением степени ирреальности утрачивают свою прочность. На уровне ирреального испытуемые обладают большей свободой движе­ний. Одновременно с этим сама цель расплывается, становясь менее четкой.

б. Возникновение ирреальных решений

Как и когда происходит переход в новую, ирреальную ситуацию, можно пред­ставить лишь в общем виде. Переход может происходить постепенно. Освобождение от старых решений, уход от первоначального понимания ситуации, поиск новых средств «разрыхляют» прежнюю ситуацию и преобразуют ее, Чтобы найти решение, испытуемый должен рассуждать, то есть оперировать мыслями. Уже это в известном смысле приближает его к ирреальному и легко может привести к тому, что испыту­емый начнет избегать реальности. Нередко переход стимулируется или облегчается тем, что испытуемый сознательно продумывает «общие» возможности решения. Одни и те же попытки решения и ошибки повторяются; пресыщение ими также порож­дает тенденцию к видоизменению задачи и к соскальзыванию в ирреальное. Таковы причины, которые от реальных усилий приводят к ирреальным решениям.

Наряду с этим к переходу в ирреальное побуждают внутренние напряжения. Это происходит в первую очередь тогда, когда желание прийти к решению полнос­тью овладевает испытуемым. Испытуемый уже не обладает желанием, а находится полностью в его власти, В этом случае испытуемого легко «заносит» в ирреальное — туда, где нет реальных ограничений, а успех в основном зависит от желания.

«Властное» желание, которое овладевает человеком и диктует ему свои законы, в жизни обычно встречается в случаях сильной аффективной привязки к цели (напри­мер, любовь). Если такое страстное желание сталкивается с трудностями, часто возни­кают грезы, то есть длительная фиксация на цели желания, при которой связь с ре­альностью почти полностью утрачивается. Решающей здесь является не интенсивность желания, а отношение желания и личности, а именно: «обладает» ли личность жела­нием или желание владеет личностью.

Причины, приводящие к смещению в ирреальное, одновременно удерживают испытуемого на этом уровне. К тому же находиться там приятнее, чем в заполненной неудачами, да и без того мало приятной реальности. В сфере ирреального испытуемый обладает большей свободой движений, трудности полностью или частично исчезают, возможность успеха возрастает. Здесь можно грезить, то есть погружаться в счастли­вые сны.

Но почему же испытуемые не остаются надолго в этой счастливой ирреальнос­ти? Почему они возвращаются к реальности и предпринимают новые попытки, чре­ватые неудачами?

Если испытуемый находит решение в плане ирреального, то он может на ка­кой-то момент испытать чувство, что цель стремлений достигнута. Однако он почти сразу же вынужден заметить, что не наступают весьма существенные функциональ­ные следствия, которые должны наступить после достижения реальной цели; экспе­риментатор не признает ирреальное решение, и это не дает испытуемому возможно­сти уйти из ситуации опыта, как дало бы реальное решение. Другими словами, ирреальное решение оставляет неизменными внешний и внутренний барьеры, в реальности ограничи­вающие свободу движений испытуемого.

2. Замещающие решения

Ирреальные решения не соответствуют первоначальной цели. То же самое от­носится ко второй группе явлений, которые, вместе с тем, отличаются и специфи­ческими особенностями. Речь идет о замещающих решениях.

а) Примеры

1. В опыте с метанием колец, наряду с двумя бутылками, на которые испытуемый
должен набрасывать кольца, имеется еще одна «случайно оставленная» эксперимента­
тором бутылка на другом столе (рис. 1). Эта бутылка доступнее для испытуемого, чем
обе целевые бутылки, если он бросает кольца с ближней позиции (М3).

Хотя испытуемый, согласно инструкции, должен набрасывать кольца на бутылки, обозначенные как цель на столе Т„ и случаев непонимания инструкции не было, иногда он бросал кольцо на более доступную бутылку, стоящую на втором столе (за­мещение целевого объекта). Бывает даже, что испытуемый вместо нужной бутылки набрасывает кольца на стоящий поблизости штатив (Шт).

2. В опыте с цветком испытуемый берет не предписанный инструкцией цветок
(рис. 2, Ц), а цветок (Е), который экспериментатор, как он упоминает, «оставил от
прошлого опыта» на стоящей поблизости второй стойке (замещение целевого объек­та). Иногда берется цветок, стоящий в вазе (V) на столе экспериментатора.

3. Испытуемый не бросает кольца, а берет длинную палку и пускает по ней коль­ца прямо на бутылку, хотя это запрещено (замещающее выполнение).

4. В опыте с цветком иногда испытуемый, несмотря на запрет, выходит из квадрата и берет цветок, который он не может достать, следуя инструкции (заметающее вы­полнение).

Замещение имеет много разновидностей. Уже в приведенных примерах замеще­ние отчасти касается целевого объекта: целью становится внешне схожий объект (бу­тылка или цветок) или внешне иной (штатив). В других случаях замещение относится к действию. Во всех случаях налицо существенная трансформация задания.

Вообще замещение не является сознательным по типу «Вместо этого цветка возьму-ка я тот, более доступный». В большинстве случаев оно осуществляется не на основе рассуждения; лишь после осуществления замещающего действия испытуемый замеча­ет, что это было замещение.

Определение того, что психологически следует характеризовать как замеще­ние, при более подробном рассмотрении оказывается чрезвычайно трудным. Эта трудность заключается в следующем:

1. Существует большая группа действий, включающих определенные измене­ния задачи, которые, однако, можно рассматривать как различные пути достижения
первоначальной цели с использованием орудий и обходных путей.

Когда испытуемый, вопреки запрету, пододвигает к себе цветок со стойки пал­кой, это действие квалифицируется как замещение, поскольку оно решительно про­тиворечит смыслу задания. Если же испытуемый ставит стул между квадратом и стой­кой, используя разрешенное средство, это не замещение, хотя в момент нахождения этого решения для испытуемого изменяется смысл задания.

Есть всевозможные переходы между теми изменениями смысла задания, кото­рые ведут к действительному нахождению решения, и теми, которые должны безус­ловно рассматриваться как замещение.

2. Вторую, значительно более существенную трудность мы хотим продемонст­рировать с помощью примеров. Если испытуемый бросает кольцо на стоящую по­
близости бутылку — налицо замещение, равно как и если кольцо набрасывается на
стоящий рядом штатив. Если же испытуемый, напротив, бросает кольцо в опреде­ленную точку перед собой, то это можно рассматривать не только как замещение,
но и как игру, аффективную разрядку или упражнение. Столь же проблематично ис­пользование понятия замещения, когда испытуемый играет кольцами вместо того,
чтобы их бросать.

Теоретически речь идет о следующей трудности: насколько сильно и как мо­жет измениться первоначальная цель без того, чтобы явление в целом стало другим.

Несмотря на изложенные трудности, остается обширная область явлений, ко­торые без тени сомнения можно характеризовать как замещение. Об этих явлениях мы и говорим в первую очередь в последующих рассуждениях о возникновении и дина­мических свойствах процессов замещения.

В этом обсуждении мы ограничимся лишь некоторыми вопросами, поскольку попытка построения развернутой теории замещения не вместилась бы в рамки этой работы.

Глава IX. Собственно аффективные процессы

2. Формы проявления аффекта гнева

Если собрать воедино случаи проявления гнева в наших опытах, получится чрезвычайно пестрая картина. Мы имеем:

Акцентированный аффективный отказ, с одновременным вызовом экспе­риментатору. Состояние беспокойства. Беспокойные движения, нетерпение. Аф­фективное истощение. Скрытое предостережение. Брань. Рассудочную констатацию испытуемым, что он испытывает гнев. Аффективную мимику. Упрек. Желание унич­тожить. Преувеличенно бесстрастную констатацию. Преувеличенное сострадание. Угрозу. Тенденцию к аффективной инкапсуляции (замыканию). Проклятия. Раздра­жение испытуемого и чувство, что ему все время чинят препятствия. Желание про­биться к цели. Стремление разозлить экспериментатора отказом от повиновения. Аффективный отказ от предложений экспериментатора, характеризуемых как бес­смысленные. Аффективное переистолкование. Иронию. Хвастовство своим самооб­ладанием. Аффективный намек. Угрозу мести. Боязнь преследования. Энергичный отказ. Эмоциональную лексику. Вздохи. Утрированную демонстрацию спокойствия. Жалобы. Возбуждение. Разрушение экспериментальной ситуации. Подчеркивание своих неудач. Бегство. Плач. Стыд аффекта. Аффективную борьбу. Радость разруше­ния. Забастовку. Поддразнивание. Упрямство. Аффективные, агрессивные действия. Аффективную безжалостность.

Разумеется, если бы мы расширили число примеров, многообразие приведен­ных проявлений было бы еще большим. Оно наглядно показывает, насколько несу­щественным для динамической проблемы является вопрос о разложимости аффек­тивного переживания на «элементы» ощущений, эмоций и воли, а также то, в каких многообразных и разнородных внешних паттернах поведения может выражаться гнев. Этому соответствует также большое разнообразие субъективных проявлений гнева в плане переживании. То, что во всех этих случаях мы имеем дело действительно с гне­вом, достаточно надежно установлено в ходе эксперимента, и даже испытуемые, судя по их высказываниям, осознают это.

Задача классификации различных проявлений гнева достаточно трудна. Труд­ность эта, с одной стороны, обусловлена многообразием феноменов. Принимая во вни­мание, что полная неподвижность может так же выражать гнев, как беспорядочные непроизвольные движения, смех — так же, как слезы, вежливость — так же, как гру­бость, послушание — так же, как упрямство, может создаться впечатление, что почти любое человеческое проявление в определенной ситуации может стать выражением гнева. Если отвлечься от контекста, то, скажем, подчеркнутая вежливость как выраже­ние гнева лишь некоторыми нюансами отличается от истинной вежливости. Прибавим еще существенную трудность, заключающуюся в том, что связь внешней формы прояв­ления аффекта с внутренним аффективным состоянием личности отнюдь не проста и не однозначна. Картину усложняет и то обстоятельство, что, наряду с открытыми, имеют место скрытые и различного рода извращенные («первертированные»)[26] проявления. Интенсивность внешнего проявления аффекта также не зависит напрямую от силы внутреннего напряжения. Известно, что человек может внутри «кипеть», но внешне это проявляться не будет. Все эти факты заставляют нас различать формы аффективного поведения — и лежащие в их основе аффективные состояния, и их изменения. К этим изменениям относится не только топологическое переструктурирование ситуации в результате аффекта, но и такие внутренние изменения, как повышение чувствитель­ности и возбудимости испытуемого или изменение его установки по отношению к вещам или требованиям.

С другой стороны, внешние проявления аффекта, конечно, тоже не случай­ны, а имеет свои причины. Там, где аффект проявляется «открыто», это проявление в большой степени непосредственно отражает внутреннее поведение. В дальнейшей классификации мы опираемся в первую очередь на такие «открытые» случаи. Скры­тые формы мы уподобляем соответствующим открытым. Смешанные формы, в ко­торых сталкиваются различные направления аффекта, здесь отдельно не рассматри­ваются.

Число возможных оснований для классификации, естественно, чрезвычайно велико. Мы выбрали классификацию, непосредственно связанную с динамически существенными факторами и допускающую плавные переходы, поскольку обычно многозначность и многосложность психических феноменов затрудняет отнесение конкретного случая к тому или иному классу.

Формы проявления гнева мы разделяем на несколько основных групп: а) чис­тую аффективную экспрессию; б) аффективные действия; в) аффективную окраску неспецифических явлений.

а) Чистая аффективная экспрессия

В первую очередь следует назвать группу феноменов, в которых проявление аффекта не вызывает сомнений. К ним относятся, например, гневные жесты, кри­ки, брань, топанье ногами, плач, беспокойное метание по комнате и т. п. Эти чис­тые аффективные проявления, которые в обыденной жизни и воспринимаются, соб­ственно, как типичные проявления гнева, образуют, на наш взгляд, лишь одну из многих групп аффективных процессов.

Чистые аффективные проявления, как и упомянутые выше процессы, могут быть одномоментными или длительными. Но в любом случае такие проявления, кро­ме особенно бурных (которые в наших опытах не встречались), редко растягиваются надолго. При продолжительных вспышках гнева чистый аффект обычно смешивается с другими формами аффективных проявлений,

С одной стороны, чистые аффективные проявления имеют место при очень интенсивных аффектах (например, визг как высшее проявление ярости). Наряду с этим, чистые аффективные проявления типичны и для очень слабых аффектов. В этом случае они выступают как одномоментные вспышки, проявляющиеся в утрирован­ной форме (например, ругательство) и не принимаются всерьез. При аффектах сред­ней силы чисто аффективные проявления редки.

Концептуальное определение и отграничение чистых аффективных проявлений от других форм аффекта затруднительно. В первую очередь бросается в глаза следую­щее: другие действия испытуемого, рассмотренные выше (например, стремление к цели, выделение барьера и др.), связаны с ситуацией: определяющей для них выс­тупает направленность на определенный образ психологической ситуации, на цель (например, на некоторый барьер). Это относится также и к речевым и мыслитель­ным действиям. В противоположность этому, чистые аффективные проявления прежде всего отражают внутреннее возбуждение, не связанное с определенной целью[27]. Более детальный анализ показывает неудовлетворительность такой характеристики. Конечно, чистые аффективные проявления прежде всего являются «отпечатком», выражением внутреннего состояния, «независимым» от внешней ситуации. Однако и топанье ногами, и ругательства содержат компоненты, направленные, например, против экспериментатора, против эксперимента, против всей напряженной ситуа­ции. Даже крик — это крик «кому-то». То, что отличает проявление гнева от беспо­койства или возбуждения другого рода, связано как раз с этим моментом отнесен­ности к ситуации, Чистые аффективные проявления лишь относительно независимы от специфической топологии данной ситуации; топанье ногами не зависит от пред­мета гнева; ругательства и жесты, употребляемые испытуемыми, довольно стерео­типны; те же ругательства используются и по повседневным бытовым поводам (Про­клятие! Черт возьми! Надо же! Дрянь! Идиотизм!).

Мы не хотим сводить эти, независимые от конкретной топологии, жесты и другие чистые аффективные проявления к наследуемым механизмам поведения, из­начально целенаправленным, как вытекает из дарвиновской теории. Мы объясняем их определенным внутренним родством ситуаций, вызывающих гнев и прежде всего распространением вызванного гневом напряжения на все предметы, находящиеся в поле.

6) Аффективные действия

Наряду с чистыми аффективными проявлениями, бывают действия, отчетли­во связанные с конкретными предметами и со специфической топологией ситуации, однако являющиеся вместе с тем и выражением аффекта.

Так, испытуемый может бросить кольцо в экспериментатора. Он может, игно­рируя инструкцию, схватить цветок. Он грозит разорвать цветок, или же делает это на самом деле. Он грозит разбить бутылку и радуется, когда бутылка качается от уда­ров. Он так неосторожно обращается с кольцами, что ломает одно из них, и убегает в другую комнату.

Эти действия по своей форме грубы, резки, импульсивны или бездумны и обна­руживают внешнее родство с чистыми аффективными проявлениями, а также с аф­фективно окрашенными действиями (см. ниже).

Аффективный характер действий обусловлен, однако, не только формой, но и целью, содержанием действия. Цель такого действия — разрушить, уничтожить все, «разнести все к чертям».

Направленность аффективного действия внешне часто совпадает с направленно­стью не-аффективных действий[28]. В случае, если испытуемый бросает кольцо в экспе­риментатора или отшвыривает в сторону рейку, можно было бы попытаться понять этот поступок прежде всего как одно из действий, направленных против препятствия, или как одно из действий протеста, направленных на устранение власти эксперимен­татора. Аффективное действие, однако же, отличается от таких «разумных» действий тем, что оно перестает быть «средством достижения цели».

Действия, направленные против барьеров, предпринимаются, например, и тогда, когда этим уничтожается собственно цель и нахождение решения становится невозможным. Преодоление барьера становится самоцелью. Промежуточные цели пе­рестают подчиняться более общей пели и действие приобретает типичный характер бессмысленного, бездумного, что характерно для аффективного действия, Это — раз­рушение, «конец любой ценой».

Все же направленность аффективного, как и неаффективного действия опреде­ляется существенными особенностями специфической топологии ситуации. Необхо­димо рассмотреть направленность на внутренние барьеры, на цель, на внешние ба­рьеры, на экспериментатора, на любые возбуждающие гнев предметы в поле.

Особенно важную группу образуют аффективные действия, направленные на внешние или внутренние барьеры. Эти действия мы называем «прорывом»[29]. Испытуе­мый игнорирует все ограничения, накладываемые инструкцией или приличиями, и импульсивно прорывается к цели. Он выходит из квадрата и хватает цветок; подходит к бутылке и с размаху надевает на нее кольцо; выбегает из комнаты. Прорыв через внутренние барьеры может, как и другие действия, совершаться мысленно или словес­но, или же в форме практического действия. Чаще всего он остается ирреальным — в желаниях или высказываниях, — но бывает и реальный прорыв. Этот реальный про­рыв — внезапное поспешное завершающее действие[30]. То, что это никакое не решение задачи, а просто бездумная атака на мешающий барьер как таковой, атака на запрет экспериментатора, испытуемый обычно осознает только после совершения действия.

Аффективное действие, в особенности прорыв, относится к тем явлениям, зна­чение которых многообразно, начиная с обособления изначально несамостоятельных целей, то есть с разрушения гешталыпа ситуации. Одновременно оно выражает особен­но сильную и жесткую фиксацию на цели задания. Цель задания аффективно «упроща­ется», остается лишь внешнее, примитивное содержание цели: взять цветок, надеть кольца на бутылку, Эта сверхсильная целенаправленность испытуемого в сочетании с примитивизацией цели выражается в поступке «любой ценой», в прорыве. Наконец, в аффективном прорыве обнаруживается временное аффективное отключение тормозов. Оно выражается отчасти в том, что испытуемый сознательно игнорирует требования инструкции, а отчасти — в том, что барьеры падают как бы «сами собой». При обсуж­дении ирреальных решений мы уже говорили, как испытуемый в ходе рассуждений, мыслительных операций соскальзывает на ирреальный уровень, как особые условия инструкции и прочие «реальные» преграды постепенно рушатся сами собой, и жела­ния испытуемого исполняются, как в сказке. Прорыв обнаруживает непосредственную связь и с этими процессами: игнорирование «суровой действительности» по мере рос­та эффективности распространяется со сферы грез на сферу высказываний и действий. Аффективный прорыв в направлении реальной, хотя и примитивизированной цели, обнаруживает близкое родство с замещающими действиями.

Прорыв через внешний барьер, аффективный выход из поля, тоже отчасти ос­новывается на том, что барьеры рушатся «сами собой» Некоторым испытуемым по­стоянно попадаются на глаза предметы, которые мешают им в поисках решения и помимо их воли временно выводят их из поля. Испытуемые сетуют, что ничего не могут с этим поделать. Аффективный прорыв через внешний барьер может принимать форму и преднамеренной акции, в особенности в виде действия назло эксперимента­тору, или аффективного бегства. Эти действия назло — борьба с экспериментатором, при которой, однако, как и при прорыве через внутренние барьеры, отрицание предписаний экспериментатора доходит до полного абсурда.

Следует упомянуть и то, что прорыв через внешние барьеры — бегство — в наших опытах выступало как признак чрезвычайно сильной аффективности и насту­пало лишь тогда, когда испытуемому «на все наплевать». Ситуация стала такой мучи­тельной и так глубоко захватила испытуемого, что граница между экспериментом и жизнью в момент бегства стирается.

в) Аффективная окраска явлений

Наряду с «чистыми» аффективными проявлениями и аффективными действи­ями следует назвать еще одну форму проявления аффекта — аффективную окраску явлений.

Когда испытуемый говорит экспериментатору: «Ну, теперь хватит», — повели­тельный тон может выдать некоторую эффективность. Когда испытуемый раздражен­но спрашивает: «Должен ли я и дальше пытаться?», — то и здесь аффективная окрас­ка очевидна. Даже когда испытуемый предлагает в качестве решения «зажать» цветок палкой, мы говорим об аффективной окраске.

Вообще аффективно окрашенные явления отражают не характерные для аф­фективного действия неконтролируемость и бессмысленность, а указывают, хоть и в замаскированной форме, на определенные тревожные и деструктивные стремления. Аффективная окраска более или менее «пропитывает» неаффективное явление, к которому она «пристает», и ее часто очень трудно различить. Мы склонны рассматри­вать аффективную окраску явлений в общем как выражение более сильной аффек­тивности, чем, например, многие очень бурно протекающие чистые аффективные проявления. Она всегда подлинна и никогда не бывает преувеличена.

Аффективная окраска может выражаться как в речи, так и в характере дей­ствий. Общее состояние испытуемого тоже может нести определенную аффективную окраску.

Аффективная окраска общего состояния налицо, когда испытуемый выглядит обиженным, разъяренным, озлобленным, усталым. Мы называем такие состояния аффективными настроениями.

3. Интенсивность аффекта и ее определение

а) Критерии аффективности.

Вряд ли подлежит сомнению то, что аффекты различаются по интенсивности и что различия в отдельных случаях очень велики. Однако чрезвычайно трудно ука­зать определенные критерии интенсивности аффекта. Причина этого заключается, во-первых, в том, что интенсивность внешнего проявления вообще не является един­ственным показателем интенсивности аффективного состояния, лежащего в его ос­нове (см. расхождение интенсивности состояний и их проявлений при целенап­равленных процессах). Расхождение между внутренним состоянием и моторикой может основываться на том, что испытуемый, владея собой, тормозит выход силь­ного аффекта в моторику. Однако блокировать моторные проявления или изменять их форму могут и другие факторы психологического поля, например присутствие экспериментатора.

Бывают такие случаи (в наших опытах они не играли существенной роли), когда внешнее проявление аффекта по причинам ситуативным или характерологическим пре­увеличено. Можно вспомнить хотя бы детей-психопатов[31]

Наряду со случаями, когда расхождение между интенсивностью проявления и интенсивностью аффективного состояния обусловлено торможением (или перевоз­буждением) моторики, следует назвать случаи, когда существует интенсивное аф­фективное состояние, не приводящее к интенсивному внешнему проявлению. Некоторые сильные аффективные настроения, например обида или удрученность, не обладают таким непосредственным внешним проявлением, которое характерно для остальных аффективных процессов.

Необходимо различать интенсивность аффективного состояния и интенсив­ность его внешнего проявления. Однако даже проводя такое различение, очень непро­сто найти общие психологические критерии интенсивности того и другого.

При определении интенсивности проявлений аффекта подобные трудности суще­ственно обусловлены качественной разнородностью этих проявлений. Как сравнить ин­тенсивность высказанного на словах желания с интенсивностью жеста, аффективного действия, аффективной мысли или «чистого» аффективного проявления? Или даже го­воря об одних только аффективных действиях — как сравнить бегство из комнаты с бросанием предметов в экспериментатора?

У нас сейчас нет необходимости подробно обсуждать этот вопрос, поскольку для динамической проблемы интенсивность форм проявления не имеет большого значе­ния. Важнее определить эффективность внутреннего состояния. Однако представляется почти невозможным найти единую систему отсчета для определения различных степе­ней аффекта.

Иногда, впрочем, различия в интенсивности столь очевидны, что, несмотря на все сложности, их можно установить с довольно высокой уверенностью. Одномо­ментное аффективное событие, например вырвавшееся в начале опыта ругательство, безусловно, соответствует гораздо менее аффективному состоянию, чем аффектив­ный прорыв, например бегство из комнаты. Здесь, несмотря на разнородность форм проявления, сравнение оказывается возможным,

В качестве критерия интенсивности при этом сравнении можно, как и во мно­гих других случаях, использовать силу воздействия аффекта. Под этим мы понимаем степень преобразования аффективным событием внутренней и внешней ситуации. При­мер: если испытуемый в начале опыта утрированно и вряд ли всерьез выругался, то­пология ситуации осталась почти ненарушенной, а аффективное бегство изменяет внешнее поле и тем самым в корне меняет всю ситуацию.

Один из важных критериев аффективных изменений внутренней ситуации — возрастание возбудимости испытуемого.

Одна из важных особенностей, от которых зависит сила воздействия аффек­тивного события — степень его реальности.

6) Градации и рост интенсивности

Если рассматривать различные аффективные проявления с точки зрения силы их воздействия, то можно в общем и целом констатировать следующее.

Мы уже указывали на то, что нельзя однозначно соотнести формы проявления аффекта (чистые аффективные проявления, аффективные действия, аффективная окраска) с определенными степенями интенсивности. Чистые аффективные проявле­ния возникают, как уже упоминалось, не только при очень сильной аффективности, но и часто при более слабой. В этом случае они обычно выступают как одномомент­ные события, и их независимость от специфической топологии ситуации лишь под­тверждает, что такое изолированное аффективное проявление не влияет на поток событий. Вдобавок, эти чистые аффективные проявления обычно выступают не в форме действия, а в форме высказывания или жеста. Они немного утрированы и в целом имеют относительно невысокую степень реальности.

Аффективные действия и аффективная окраска обычно соответствуют более сильному аффекту. Природа этих процессов фактически определяет их содержатель­ную связь с уникальным своеобразием ситуации. Очевидно, что прорыв, короткий завершающий акт (схватывание цветка или бегство) в корне меняют топологию си­туации. Но и разбивая бутылку или ломая кольцо, испытуемый уже реально преобра­зует ситуацию как минимум в одном (пусть даже, быть может, не очень важном) пункте. Общий характер процесса показывает, что попытки разбить бутылку или бро­сание колец в экспериментатора отражают меньшую аффективность, чем прорыв внутренних и внешних барьеров. Это подтверждает такой критерий интенсивности аффекта, как сила воздействия. Ведь уничтожение бутылки или бросок в эксперимен­татора означают, конечно, менее существенное и более преходящее изменение ситу­ации, чем «окончательный прорыв».

Наряду с содержанием аффективного действия важна также степень его реальности. Существуют, как уже упоминалось, всевозможные переходы между практическим дей­ствием, угрозой или просьбой к экспериментатору, абстрактным выражением жела­ния и простой мыслью. Угроза, в свою очередь, может быть разной степени серьезно­сти. Испытуемый может предупреждать об аффективном действии, которое он вот-вот совершит, но может и мягко намекать, что «другой бы на моем месте, наверное, вышел из себя». Аналогичные оттенки могут иметь также желания и мысли. Аффектив­ные действия небольшой степени реальности не более аффективно заряжены, чем чистые аффективные проявления в начале опыта.

Исходя из критерия силы воздействия, понятно также, почему прорыв оказы­вается одним из наиболее сильных аффективных проявлений. С другой стороны, не вполне ясно, почему чистые аффективные проявления, например вспышка гнева, типичны не только для слабых, но и для сильнейших аффектов. Ведь для чистых форм проявлений характерна независимость от специфической топологии ситуации.

При более слабом аффекте относительная независимость чистых аффективных проявлений от специфической топологии ситуации обусловлена тем, что аффектив­ные проявления в этом случае одномоментны и поверхностны. При сильных вспыш­ках аффекта, напротив, те же самые проявления означают, что барьеры и внутрен­ние тормоза, определявшие конкретную топологию ситуации и состояние субъекта, разрушены или же рушатся. Ситуацию начинает определять аффект как таковой; ха­отическое метание испытуемого и противостояние сил поля приводят к разруше­нию ее специфической структуры. В этом случае аффективные проявления не явля­ются уже одномоментным событием, а характеризуют фазу. То, что раньше было гиперболой, становится реальностью.

Как уже упоминалось, аффективные проявления всех видов — не считая силь­нейших аффективных состояний — не могут длиться долго. Обычно в ходе опыта они возникают спорадически, то на короткие, то на более продолжительные про­межутки времени. Несмотря на это, их нельзя рассматривать как не связанные друг с другом. Аффективное проявление может быть, по-видимому, без последствий вы­теснено другими событиями; однако последующие аффективные проявления обыч­но связаны с предыдущими и строятся на их основе.

Эта скрытая связь характерна для аффективных действий. Таким образом не­редко образуются возрастающие ряды аффективности, в которых степень реальнос­ти аффективного действия и мера воздействия на существующую топологию ситуа­ции нарастают. В качестве наиболее типичных следует отметить переход от мысли к слову и от слова к действию[32].

Например, в опыте с цветком испытуемой на мгновение приходит в голову мысль: «Проще всего было бы просто выйти и взять цветок». Позже она внезапно говорит, причем желание уже становится наполовину угрозой: «Я выйду и возьму цветок!» Все же она пытается дальше искать решение, пока наконец не наступает прорыв — им­пульсивное действие схватывания цветка.

В случае аффективной окраски тоже нередко можно наблюдать постепенное возрастание степени реальности, перемежаемое свободными от аффекта периодами.

Резюме

1. Работа имеет целью изучить не отдельные симптомы, а законы целостного
аффекта гнева.

С помощью определенных неразрешимых, но кажущихся разрешимыми задач возможно за один или несколько часов экспериментально вызвать аффекты гнева большой интенсивности и глубины без использования грубых телесных воздействий.

2. Формы проявления аффекта гнева чрезвычайно многообразны, иногда прямо
противоположны друг другу (например, уклонение от послушания, подчеркнутое
послушание, преувеличенное сочувствие, грубость, ирония, подчеркивание серьез­ности ситуации, упрямство, истощение, скрытая угроза, беспорядочное движение,
застывание па месте, борьба, игра, злорадство и др.).

Аффективные явления могут иметь вид кратковременных или длительных про­цессов.

Среди собственно аффективных явлений мы различаем: а) чистые аффектив­ные проявления; б) аффективные действия; в) аффективную окраску процессов и со­стояний. Чистые аффективные проявления обнаруживают относительную независи­мость от специфической топологии ситуации.

3. В качестве динамического критерия интенсивности аффективного процесса
мы используем его силу воздействия (масштаб изменений внутренней и внешней си­туации).

Нет однозначной связи между интенсивностью проявления аффекта и силой аффективного состояния, лежащего в его основе. Чистые аффективные проявления по разным причинам характерны как для сравнительно слабых, так и для очень силь­ных аффектов. При аффектах промежуточной интенсивности чистые проявления аф­фекта в наших опытах наблюдались редко.

При целенаправленных процессах (например, в направлении решения задачи) так­же нет однозначной связи между интенсивностью самого процесса и интенсивностью «присутствия».

4. Что касается последовательности отдельных фаз в протекании аффекта гне­ва, то здесь нет каких-либо общих законов. Возникновение и течение аффекта можно
скорее вывести из актуальной топологии поля и его сил, определяющих ситуацию. Из
них при данном состоянии субъекта вытекает определенное поведение, которое при­
водит к изменению целостного поля.

5. Для топологии и сил поля по данным наших экспериментальных примеров (а
также по результатам наблюдений в повседневной жизни) характерно следующее: пе­ред целью, к которой устремлен испытуемый, находится барьер, создаваемый трудно­стью задания (внутренний барьер). Помимо него, по тем или иным причинам возника­ет внешний барьер, который кольцом окружает испытуемого, ограничивает его свободу
и преграждает путь из ситуации опыта в жизненную ситуацию. Наконец, в каждом
направлении одновременно действуют противоположно направленные силы поля, то
есть существует состояние высокого напряжения, «базовая аффективность», служащая
основой для собственно аффективного взрыва.

6.  Внутри этой ситуации возникают направленные процессы, которые создают
почву для аффективных процессов, могут сами иметь аффективную природу и об­наруживают себя через собственно аффективные процессы в усиленном или изме­ненном виде. В числе таких направленных процессов следует прежде всего назвать:
1) действия, направленные на решение задачи; 2) действия, связанные с бегством;
3) действия борьбы с экспериментатором,

7.  К процессам, направленным на решение задачи, принадлежат, во-первых, ре­альные решения и попытки прямого или непрямого решения, соответствующие ин­струкции; во-вторых, ирреальные решения (например, фантастические) и замещаю­щие действия.

Ирреальные решения берут свое начало, по сути, из затруднений и конфликт­ных напряжений в реальном поле. Они означают соскальзывание испытуемого с уровня реальности в сферу ирреального. К этому подталкивает необходимый, как правило, в процессе поиска реальных решений переход к размышлениям о потен­циальных возможностях.

Замещающие действия, среди которых следует различать целый ряд довольно непохожих друг на друга форм, нельзя объяснить тождественностью или сходством замещающей цели с изначальной целью. Они основываются на конфликте, столкно­вении сильных векторов, направленных к цели и от нее, и обнаруживают тесную связь с выходом из поля и ирреальными решениями. Лежащее в их основе распрост­ранение побудительности с изначальной цели на другие цели означает изменение «конкретной направленности» поля на его «общую направленность». Существует тес­ная связь замещающих действий с уровнем притязания, причем не только в случае собственно «отступающего замещения».

8. «Выход из поля» может выступать как сиюминутное, кратковременное или
длительное «пребывание вне поля». Он может происходить как переход в особую об­ласть в пределах уровня реальности, переход в ирреальность или прорыв внутреннего
или внешнего барьера. Форма, в которой происходит выход из поля или возврат в
поле, определяется главным образом характером границ между соответствующими
областями.

«Колебание» между действиями в различном направлении и итоговая невозмож­ность надолго выйти из поля в каком бы то ни было направлении вносят существен­ный вклад в возникновение сильного базового аффекта.

9. Барьеры и основные силы поля в сложившейся ситуации обусловлены нали­
чием доминирующего социального поля экспериментатора. Может возникнуть борьба с
экспериментатором, попытка разрушить доминирующее силовое поле. Эта борьба
создает временное освобождение из поля задания. Колебания между предметной си­
туацией задачи и социальной ситуацией борьбы могут иметь важное значение для
генезиса аффекта.

10. К динамическим характеристикам ситуации в момент аффективного взрыва
и непосредственно перед ним мы относим:

1)  Состояние сильного напряжения, то есть противостояние («конфликт») противонаправленных сил поля равной интенсивности;

2)  «Разрыхление» или разрушение основных границ в целостном поле:

а) Границы во внешнем поле и особенности отдельных предметных областей, ха­рактеризующие специфическую топологию ситуации, разрушены или ликви­дированы. Поле стало однородным и примитивным, границы между реальным
и ирреальным подвижны.

б) Внутрипсихические области, слои и системы на основе общего состояния на­пряжения приобрели относительную гомогенность, особенно резко уменьши­лась дифференциация поверхностных и глубинных слоев.

в) Находящийся на границе между внутрипсихическими системами и внешним
психологическим полем слой «моторики действия» чрезвычайно напряжен.

На разрыхление границ прежде всего влияют постоянные колебания между действиями в разных направлениях, обессмысливание попыток решения, бегства или борьбы при сохранении надежды; постепенное выпадение отдельных действий и средств из смыслового единства деятельности; наконец, прежде всего, сильное на­пряжение.

11. Аффективный взрыв как таковой обычно происходит на основе дополни­
тельного давления, которое часто возникает в ситуации «почти завершенного дей­ствия» либо в результате провокации со стороны экспериментатора.

* Впервые опубликовано в 1931 г. Печатается по: Dembo T. Der Arger als dinamisches Problem // Psychologische Forschung. 1931.15. P. 1-144. Публикуется с сокращениями

[1] James W. Psychologic Leipzig, 1909. S. 375 ff. <Pyc. пер.: Психология. М.: Педагогика 1986>

[2] Lindworsky J. Orientierende Untersuchungen iiber holiere Gefuhle// Arcliiv fur Psychologic. 61. S. 236 ff. ' Kriiger F. Das Wcsen der Gefuhle//Archiv fur Psychologie. 65. S. 108

[3] Kriiger F. Das Wcsen der Gefuhle//Archiv fur Psychologie. 65. S. 108

[4] Закон и эксперимент в психологии; его же: Переход от аристотелевского к
галилеевскому способу мышления в биологии и психологии. <См. наст. изд. С. 23-53 и 54-84>

[5] Lehmann. Die Hauptgesetze des menschlichen Gefiihlslebens. Leipzig, 1914; Stoning. Psychologie des menschlichen Gefiihlslebens. Bonn, 1916.

[6] Lehmann. Op. cit

[7] Ad. Gregor. Das psycho-galvanischc Plianomen // Handbuch Biologischen Arbeitsmethoden. 6. A. S. 1137.

[8] См. об этом, например, интересные исследования Luria A. Die Methode der abbildcnden Motorik bei Kommunikation der Systeme mid ihre Anwendimg auf die Affektpsychoiogie // Psychologische Forschung. 19S. 127-179

[9] Норре F. Erfolg und Mifierfolg // Psychlogische Forsclmng. 19S. 1 ff

[10] Уотсон показывает в фильме, как маленький мальчик впадает в гнев от того, что его полнос­тью лишили свободы движений

[11] Я хочу поблагодарить д-ра Дж. Ф,Брауна за дружескую помощь в некоторых опытах

[12] Это делает возможной сколь угодно долгую продолжительность опыта. Будь решение труд­ным, но возможным, внезапный успех стал бы нежелательным препятствием аффективным про­цессам

[13] См.: Норре F. Erfolg und MiRerfolg // Psychologische Forschimg. 19S. 9 ff.

[14] Причина заключается в том, что вырабатывается уровень притязаний. См.: Норре F. Op. cit. S. 18

[15] См.: Психическое насыщение. <Наст. изд. С.496-533>

[16] См. описание сил психологического поля в: Психологическая ситуация награды и наказания. <Наст. изд. С. <65-205>

[17] То, что характер барьера проявляется постепенно, не является психологической спецификой барьера типа запрета, а может относиться также к физическим барьерам.

[18] Психологическая ситуация награды и наказания. <Наст. изд. С. 165-205>

[19] Не следует понимать это так, что можно игнорировать фенотипические различия. Наоборот, следует подчеркнуть, что подчас даже мелкие нюансы очень важны

[20] Можно сильно желать чего-то и все же при определенном соотношении психических сил не прилагать для достижения этого ни малейших усилий. Различение желания и действия, направлен­ного на цель, очень важно. Оно обнаруживается там, где: 1) имеется потребность, но отсутствует соответствующее действие (интенсивность потребности, но не действия}; 2) действие (но не потреб­ность) наталкивается на сопротивление; 3) действие вынуждено (нет никакой потребности).

[21] Наверное, нет нужды специально подчеркивать, что констатация того, достигает ли действие цели, достигнут ли успех, не дает нам меру интенсивности «присутствия»

[22] См.: Kohler W. Intelligenzpriifungen an Menschenaffen. Berlin, 1921 <Pyc. пер.: Иссле­дование интеллекта человекоподобных обезьян // Гештальт-психология. М: ACT, 1998. С. 33-278>; Карстен А, Психическое насыщение <Наст. изд. С. 496-533>. Преждевременное начало в нашей работе соответствует «поспешному завершению действия» там <с. 510 наст. изд.>.

[23] См.: Selz О. Dber die Gesetze des geordneten Denkverlaufs. 1913

[24] Мы хотим оставить здесь открытым вопрос, присуща ли всем психическим процессам сте­пень реальности

[25] Уровень ирреального мы будем изображать на наших схемах над уровнем реального (См.: Психологическая ситуация награды и наказания. <Наст. изд. С. 165-205>).

[26] Lewi и К. ICindlicher Ausdruck//Zeitschrift fur padagogische Psychologic, 19S. 513.

[27] Но было бы неверно утверждать, что в первом случае источник действия лежит внутри субъекта, а в случае целенаправленного действия он выводится из внешних событий. Ведь внутреннее состо­яние субъекта играет решающую роль и в детерминации целенаправленных действий {Lewin К. Zwei Grundtypen vonLebensprozessen/ZZeitschriftfurPsychofogie. 19S. 238-209).

[28] См.: Kohler W. Intelligenzpriifungen an Menschenaffen. Berlin, 1921 <Pyc. пер.: Иссле­дование интеллекта человекоподобных обезьян//Гештальт-психология. М.: ACT, !998. С. 33—278>. И у обезьян есть такие аффективные действия

[29] Ср. понятие разрушения гештальта у: Психическое насыщение. <Наст. изд. С. 496-533>.

[30] См.: Hamburger E. Vorlesungen iiber Psychopathologie des Kinderalters. Berlin, 1926. S. 335; Психическое насыщение <С. 510 наст. изд.>.

[31] См.: Hamburger E. Vorlesungen iiber Psychopathologie des Kinderalters. Berlin, 1926. S. 361 ff; Lewin K. Trieb - und AffektauBerungen psychopathischer Kinder // Zeitschrift fur Kinderforschung. 19S. 432

[32] См. предшествующие завершающему действию «мысленные прегрешения» в. КарстенА. Пси­хическое насыщение. С. 505 наст. изд