Еще большее различие существует между собственно выраженным, а именно, выделенным и схваченным посредством соответствующих слов, которые везде выполняют одну и ту же функцию значения, содержанием речи и ее соответствующим в том или иному случае смыслом, когда выражения настолько сокращены, что без помощи понимания этого случайного обстоятельства они не были бы пригодны для того, чтобы выразить целостную мысль. Например, Прочь! Вы! Послушайте! Ну что это! и т. д. Посредством наглядной [данности] положения дел, в котором находятся говорящий и слушающий, дополняются или дифференцируются, частью неполные, частью субъективно неопределенные значения; они делают понятными недостаточные (dьrftige) выражения.

Среди различений, относящихся к многозначности выражений, мы назвали выше различение между точным и неопределенным выражениями. Неопределенными является большинство выражений в обыденной жизни, как дерево и куст, животное и растение и т. п., тогда как все выражения, которые выступают в качестве составных частей чистых теорий и законов, являются точными. Неточные выражения не обладают в каждом случае употребления тождественным значением-содержанием (Bedeutungsinhalt); они ориентируют свое значение на типические, однако только частично ясные и только с некоторой определенностью понятые примеры, которые в различных случаях, и даже в пределах одного и того же хода мысли, обычно многообразно изменяются. Эти примеры, взятые из предметно единой (или, по крайней мере, по видимости предметно единой) сферы, определяют различные, однако, как правило, родственные или соотнесенные друг с другом понятия, из которых, в соответствии с обстоятельствами речи и побуждениями мысли, которые влияют на эту речь, то одно, то другое понятие выходит на первый план; это происходит чаще всего вне возможности достоверной идентификации и различения, которые могли бы предохранить от незаметного смешения связанные между собой понятия.

Расплывчатость этих неопределенных выражений находится в связи с расплывчатостью выражений для относительно простых родов и видов являющихся определенностей, которые, как пространственные, временные, качественные определенности, как определенные интенсивности, постоянно переходят друг в друга.

Настойчиво проявляющие себя на основе восприятия и опыта типические особенности, например, пространственных и временных, цветовых и звуковых форм и т. д. определяют значимые выражения, которые вследствие текучего перехода этих типов (sc. в пределах их более высоких родов), сами должны становиться текучими. Хотя в определенных пределах и границах их применение достоверно, — в тех сферах, где типическое отчетливо выходит на первый план, там, где его можно с очевидностью идентифицировать и с очевидностью отличить от далеко отстоящих определенностей (ярко-красный и угольно-черный; andante и presto). Однако эти сферы имеют неопределенные границы, они перетекают в коррелятивные сферы более широкого рода и обусловливают [существование] переходных сфер, в которых это применение является колеблющимся и совсем не достоверным[35].

§28. Колебания значений как колебания акта значения (Bedeuten)

Мы познакомились с различными классами выражений, которые меняют свое значение и все без исключения являются субъективными и окказиональными в той степени, в какой на это изменение оказывают влияние случайные обстоятельства речи. Им противостоят другие выражения, которые, в широком, соответственно, смысле являются объективными и устойчивыми, поскольку их значение при нормальных условиях не подвержено никаким колебаниям. Если мы эту свободу от всех колебаний понимаем в строгом смысле, то на этой стороне остаются только точные выражения, на другой же — неопределенные и к тому же еще выражения, изменяющиеся окказионально по другим причинам.

Вопрос теперь состоит в том, чтобы рассмотреть, смогут ли поколебать нашу концепцию значений как идеальных (и, таким образом, устойчивых) единств эти важные факты колебания значений. В особенности могут нас настроить в этом отношении на сомнительный лад многозначные выражения, которые мы назвали сущностно субъективными или окказиональными и, подобным образом, различия неопределенных и точных выражений. Если, следовательно, сами значения распадаются на объективные и субъективные, на устойчивые и при случае меняющиеся, то можно ли понимать это различение, как это кажется на первый взгляд (выражая его другими словами), что первые представляют собой в качестве устойчивых видов (Spezies) идеальные единства, которые остаются незатронутыми потоком субъективных актов представления и мышления, тогда как другие погружаются в поток субъективных психических переживаний и как мимолетные события то появляются, то исчезают?

Следует решительно утверждать, что такое понимание было бы неверным. Содержание, которое полагает в определенном случае субъективное выражение, ориентирующее свое значение на тот или иной случай, есть точно так же идеально единое значение, как и содержание устойчивого выражения. Это ясно обнаруживает то обстоятельство, что в идеале каждое субъективное выражение, когда присущая ему в определенный момент интенция значения констатируется в тождественности, может быть заменено на объективное выражение.

Мы должны, конечно, при этом признать, что такая замена не может состояться не только по практическим причинам, например, из-за ее затруднительности, но что в громадном большинстве случаев ее фактически нельзя провести, и она остается навсегда неосуществленной.

В действительности же ясно, что наше утверждение — каждое субъективное выражение может быть заменено объективным — в основе своей означает не что иное, как беспредельность объективного разума. Все, что есть, познаваемо “в себе”, и его бытие есть содержательно определенное бытие, которое документирует себя в таких-то и таких-то “истинах в себе”. То, что есть, обладает в себе твердо определенными свойствами и отношениями, и если это реальное бытие в смысле вещественной природы, — своим четко определенным распространением и положением в пространстве и времени, своими четко определенными способами устойчивости и изменчивости. То, что, однако, в себе четко определено, то может быть определено объективно, а то, что может быть объективно определено, то может быть выражено, в идеале, в четко определенных значениях слов. Бытию в себе соответствуют истины в себе, а последним — четкие и однозначные высказывания в себе. Конечно, чтобы была возможность их все высказывать, требуется не просто необходимое число хорошо различимых словесных знаков (Wortzeichen), но прежде всего соответствующее число выражений с точным значением — понимая это слово в строгом смысле.

Это потребовало бы [специального] умения, чтобы найти выражения для всех тех значений, которые рассматриваются в теории и с очевидностью идентифицировать или различить эти значения.

Однако от этого идеала мы бесконечно удалены. Стоит только подумать о многообразии определенностей времени и места, о нашей неспособности определить их иначе, как через отношение к уже предданным индивидуальным существующим предметам (Existenten), тогда как сами они не поддаются строгим определениям без использования в сущности субъективно значимых выражений. Пусть попробуют вычеркнуть сущностно окказиональные слова из нашего языка и попробуют описать какое-нибудь переживание однозначным и объективно четким образом. Очевидно, что любая такая попытка тщетна.

Равным образом, {ясно}[36], что если его рассматривать в себе, то между значениями [одного вида] и значениями [другого вида] нет никакого существенного различия. Фактические значения слов колеблются, в ходе одной и той же последовательности изменяются; и по большей части они определены, по своей природе, случаем. Однако, если присмотреться повнимательней, то колебание значений есть, собственно, колебание акта значения. Это означает, что колеблются субъективные акты, которые придают значения выражениям, и они изменяются при этом не просто индивидуально, но одновременно также в соответствии с видовыми особенностями, в которых заключено их значение. Однако изменяются не сами значения, такое утверждение было бы абсурдным, предполагая, что мы продолжаем понимать под значениями идеальные единства, как в случае однозначных и объективно устойчивых, так и в случае многозначных и субъективно окрашенных выражений. Этого, однако, требует не только то, что обычно мы ориентированы на устойчивые выражения и говорим о некотором определенном значении, которое тождественно то же самое, кто бы ни произносил это выражение, но прежде всего этого требует ведущая цель нашего анализа.

§29. Чистая логика и идеальные значения

В самом деле, чистая логика, идет ли речь о понятиях, суждениях, выводах, имеет дело исключительно с этими идеальными единствами, которые мы называем значениями; и так как мы стараемся высвободить (herauslesen) идеальную сущность значений из психологических и грамматических связей, и так как мы далее нацелены на то, чтобы прояснить коренящиеся в этой сущности априорные отношения адеквации со значимой предметностью, мы находимся в сфере чистой логики.

Это с самого начала ясно, если мы, с одной стороны, продумаем позицию, которую логика принимает по отношению к многообразным наукам — в связи с чем она является номологической наукой, которая имеет дело с идеальной сущностью науки как таковой; если, что то же самое, она есть номологическая наука о научном мышлении вообще, и притом, в соответствии с его теоретическим содержанием и связностью; и если мы, с другой стороны, обратим внимание, что теоретическое содержание науки есть не что иное, как независимое от всех случайностей судящего и ситуаций суждения содержание-значение ее высказываний, что при этом высказывания объединены в форме теории и что теория опять-таки имеет свое объективное содержание благодаря идеально-закономерной соразмерности своего единства как единства значения со значимой ( и “данной” нам в очевидном познании) предметностью. Несомненно, что то, что в этом смысле называется значением, включает в себя только идеальные единства, которые выражены в разнообразных выражениях и мыслятся в разнообразных актах переживания и все же должны быть четко отделены как от случайных выражений, так и от случайных переживаний мыслящего.

Если любое теоретическое единство есть, по своей сущности, единство значений и если логика есть наука о теоретическом единстве вообще, то очевидно, что логика должна быть наукой о значениях как таковых, об их существенных видах и различиях, так же как о непосредственно коренящихся в них (следовательно, идеальных) законах. Ибо к таким существенным различиям относятся следующие: между предметными и беспредметными, истинными и ложными значениями, а к этим законам — чистые “законы мышления”, которые выражают априорную взаимосвязь между категориальной формой значений и их предметностью, или истиной.

Это понимание логики как науки о значениях противостоит обычному описанию и трактовке традиционной логики, которые оперируют с психологическими терминами или с терминами, которые могут быть психологически интерпретированы, как представление, суждение, утверждение, отрицание, предположение, следование и т. п., и которые действительно устанавливают простые психологические различия и пытаются проследить относящиеся к ним психологические закономерности. Однако после критических исследований в Prolegomena такое понимание не может сбить нас с толку. Оно лишь показывает, насколько удалена еще логика от верного понимания объектов, которые составляют ее собственную сферу исследований, и как много она должна еще почерпнуть у объективных наук, сущность которых она притязает все же понять теоретически.

Там, где науки развивают систематические теории, там, где они, вместо того, чтобы просто сообщать о субъективной стороне исследования и обоснования, представляют зрелый плод познанной истины как объективного единства, там никогда и нигде не идет речь о суждениях и представлениях и прочих психических актах. Объективный исследователь определяет, конечно, выражения. Он говорит: под жизненной силой, под массой, под интегралом, под синусом и т. п. понимают то-то и то-то. Но он указывает при этом только на объективное значение своих выражений, он наклеивает ярлык (signiert) на “понятия”, которые у него перед глазами и которые относительно истин этой сферы играют роль конституирующих моментов. Не акт понимания интересует его, но понятие, которое означает для него идеальное единство значения, а так же истина, которая сама выстраивается из понятий.

Исследователь устанавливает затем положения. При этом он утверждает и судит естественно. Он, однако, не стремится к тому, чтобы говорить о своих или чужих суждениях, но о соответствующем положении дел, и если он критически отнесется к этим положениям, то он имеет в виду значения высказываний. Не суждения, но положения (Saetze) называет он истинными или ложными, положения суть для него предпосылки и положения суть для него следствия. Положения выстраиваются не из психических актов, актов представления или восприятия, но если опять-таки не из положений, то в конечном счете из понятий.

Сами положения суть краеугольные камни выводов. Опять-таки и здесь существует различие между актами вывода и их едиными содержаниями, выводами, т. е. тождественными значениями определенных сложных высказываний. Отношение необходимого следствия, которое составляет форму вывода, не есть эмпирико-психологическая связь переживаний суждений, но идеальное единство возможных значений высказываний, положений. То, что оно “существует” (existiert) или “наличествует” (besteht), означает: оно значимо. И значимость (Geltung) есть нечто, что не имеет существенного отношения к эмпирически судящему. Если естествоиспытатель из законов рычага, из закона тяготения и т. п. выводит способ действия некоторой машины, то он, конечно, переживает в себе всевозможные субъективные акты. То, что он, однако, мыслит и связывает как единое, это суть понятия и положения с их предметными отношениями. Субъективным связям мышления соответствует при этом объективное (т. е. адекватно соразмерное “данной” с очевидностью предметной объективности) единство значения, которое есть то, что оно есть, актуализирует ли его кто-нибудь в мышлении или нет.

И так повсюду. Когда исследователь в науке не имеет при этом повода эксплицитно отделить языковую и сигнитивную область от объективно мыслимого и значимого, то он, пожалуй, хорошо знает, что выражение является случайным, а мысль, идеально-тождественное значение — существенным. Он знает также, что он не создает объективную значимость мыслей и мыслительных связей, объективную значимость понятий и истин, как будто речь идет о случайных событиях его или человеческого духа вообще, но что он усматривает, открывает. Он знает, что идеальное бытие этой объективной значимости не имеет значения некоторого психического “бытия в нашем духе”, так как ведь тогда вместе с подлинной объективностью истины и идеала все вообще реальное бытие, и при этом субъективное бытие, было бы снято (aufheben). И если отдельные исследователи судят при случае об этих вещах все же иначе, то это происходит вне их профессионально-научного контекста и в последующей рефлексии. Если мы вместе с Юмом можем утверждать, что истинные убеждения людей лучше документируются в их действиях, чем в их речах, то мы должны были бы поставить в упрек таким исследователям, что они сами себя не понимают. Не без предрассудков смотрят они на то, что они полагают в своих наивных процессах исследования и обоснования; они позволяют себя сбить с толку мнимым авторитетом логики с ее психологистскими ложными выводами и с ее субъективистски ложной терминологией.

Вся наука, в ее объективном содержании, конституируется, как теория, из этого гомогенного материала, она есть идеальный комплекс значений. Мы можем сказать даже еще больше: это в целом столь многообразное сплетение значений, названное теоретическим единством науки, само подпадает под охватывающую все его составные части категорию, это сплетение само конституирует единство значений.

Если, таким образом, значение, а не акт значения, если понятие и положение, а не представление и суждение, есть то существенное, что задает масштаб для науки, то тогда в науке, которая рассматривает сущность науки, это с необходимостью является предметом исследования. В самом деле, все логическое попадает в коррелятивно взаимоотносящиеся категории значения и предмета. Если мы говорим о логических категориях во множественном числе, то речь может идти только о чистых видах, которые разделяются a priori внутри этого рода значения, или о коррелятивно соотносящихся формах категориально схваченной предметности как таковой. В этих категориях основываются законы, которые должны быть сформулированы логикой: с одной стороны, законы, которые, отвлекаясь от идеальных отношений между интенцией значения и осуществлением значения, следовательно, от возможной познавательной функции значения, касается простого усложнения значений, ведущего к новым значениям (все равно, “реальных” или “воображаемых”). С другой стороны, логические законы в более точном смысле, которые берут значения в отношении их предметности и беспредметности, их истинности и ложности, их непротиворечивости и бессмысленности, в той мере, в какой подобные вещи определены простой категориальной формой значений. Этим последним законам соответствуют (в качестве эквивалентного и коррелятивного оборота) законы предметов вообще, в той мере, в какой они мыслятся как определенные посредством простых категорий. Все значимые высказывания о существовании и истине, которые могут быть установлены при абстрагировании от любой познавательной материи на основе простых форм значений, заключены в этих законах.

Глава IV. Феноменологическое и идеальное содержание переживаний значения

§30. Содержание выраженного переживания в психологическом смысле и его содержание в смысле единого значения

Сущность значения усматриваем мы не в переживании, которое придает значение, но в его “содержании”, которое представляет собой тождественное интенциональное[37] единство в противоположность рассеянному многообразию действительных или возможных переживаний говорящего и мыслящего. “Содержание” соответствующих переживаний значения в этом идеальном смысле совершенно не является тем, что под содержанием понимает психология, а именно, какой-либо частью или стороной переживания. Если мы понимаем имя — все равно, именует ли оно индивидуальное или общее, физическое или психическое, существующее или несуществующее, возможное или невозможное — или, если мы понимаем высказывание — все равно, истинно или ложно оно по содержанию, противоречиво или абсурдно, высказано ли оно в суждении или вымышлено — тогда то, что означает то или иное выражение (одним словом, значение, которое составляет логическое содержание и в чисто-логическом контексте обозначается как представление или понятие, как суждение или положение и т. д.) не представляет собой ничего такого, что могло бы в реальном смысле считаться частью соответствующего акта понимания. Естественно, это переживание так же имеет свои психологические компоненты, оно есть содержание и состоит из содержаний — в обычном психологическом смысле. Сюда принадлежат прежде всего чувственные составные части переживания, явления слова в их чисто визуальных, акустических, моторных содержаниях и в дальнейшем акты предметного толкования, которые располагают эти слова в пространстве и времени. Психологический состав, как известно, весьма многообразен в этом отношении, меняясь от индивида к индивиду; однако подобным образом меняясь так же для одного и того же индивида в различное время, и притом в отношении к “одному и тому же” слову. То, что я представляю слова, сопровождающие и подкрепляющие мое безмолвное мышление, и каждый раз воображаю, что мой голос произнес эти слова, то, что при этом обычно появляются местами буквы, записанные мною стенографически или нормальным образом и т. п. — это все мои индивидуальные свойства, и они принадлежат только к психологическому содержанию моего переживания и [моих] представлений. К содержанию в психологическом смысле принадлежат далее многообразные и дескриптивно не всегда легко схватываемые различия в отношении характера акта, который составляет в субъективном отношении полагание, или понимание. Если я слышу имя Бисмарк, то для понимания этого слова в его едином значении совершенно безразлично, представляю ли я крупного мужчину в мягкой шляпе и пальто или в униформе кирасира, представляю ли я его в соответствии с тем или другим образным изображением в фантазии. Ведь само обстоятельство, присутствуют или нет образы фантазии — наглядные или косвенно осуществляющие сознание значения — не имеет никакого значения.

Из за большого объема этот материал размещен на нескольких страницах:
1 2 3 4 5 6 7 8