Кампания по созданию так называемого «Большого общества» в Великобритании, инициированная правительством Дэвида Кэмерона в начале 2010-х, предлагала радикальную реформу общественных и социальных институтов. Эта концепция претендовала на то, чтобы вернуть общественную активность на уровень местных сообществ, где граждане и организации должны были брать на себя больший контроль и ответственность за местные дела. Ожидалось, что такое перераспределение обязанностей приведет к сокращению расходов на государственные структуры и улучшению качества жизни через активное участие граждан в решении общественных проблем.
Однако, несмотря на амбициозные намерения, концепция «Большого общества» столкнулась с массой проблем и критики, и к 2015 году практически исчезла из публичной дискуссии. Одна из основных причин неудачи заключалась в том, что те идеи, которые были заложены в основу проекта, на практике не могли быть реализованы без соответствующих финансовых и структурных изменений. Резкое сокращение государственного финансирования, которое затронуло треть сектора, существенно ослабило возможности благотворительных и волонтерских организаций. В 2012 году правительство сократило финансирование на 3,3 миллиарда фунтов стерлингов для этих организаций, что сделало их менее способными реализовывать проекты «Большого общества».
К тому же идеи локальной самоуправляемости не были должным образом поддержаны на практике, что привело к усилению позиций крупных благотворительных организаций, а меньшие местные инициативы оказались в невыгодном положении. Стремление к усилению «локализма» в реальности вылилось в поддержку крупных организаций, способных конкурировать за государственные контракты, и игнорирование более мелких, местных сообществ, что, в свою очередь, уменьшало возможности для внедрения на местах принципов «Большого общества».
Самая большая проблема заключалась в том, что для реализации концепции нужно было поддерживать местное сообщество и давать им достаточные ресурсы и автономию для самостоятельной работы. Но к этому моменту общественные инициативы не были достаточно укреплены в рамках законодательства, а правительство не дало им необходимого импульса. К тому же, если сначала был избран подход минимизации вмешательства государства, то его последствия стали очевидны в виде ухудшения общественного климата и роста социального неравенства. При этом критики утверждали, что сам подход был слишком аморфным, не имел четких механизмов и реальных инструментов для активной реализации.
Вдобавок, анализ показал, что в самых бедных районах страны, где такие реформы могли бы принести наибольшую пользу, идея «Большого общества» не имела заметного влияния. Даже при существовании отдельных примеров успешной реализации таких инициатив, они не были в состоянии перекрыть негативные последствия экономической политики и сокращения бюджета в этих районах. Появлялись вопросы о том, насколько эффективна была эта концепция в таких обстоятельствах, и если и была эффективность, то она оставалась локальной и ограниченной.
К 2014 году многие эксперты и политические аналитики начали утверждать, что «Большое общество» не только не привело к ожидаемым результатам, но и оказало долгосрочное отрицательное влияние на гражданское общество и благотворительные организации. Окончательное признание провала проекта было озвучено в отчете Civil Exchange, который подчеркнул, что сокращение благотворительных грантов и ограничение прав на обжалование решений правительства через суды ослабили идеи, на которых строилась инициатива. Снизилась роль благотворительных организаций в качестве подрядчиков для правительства, а вместо этого с каждым годом росла роль частного сектора.
Однако несмотря на явные провалы в реализации, идея «Большого общества» оказалась не настолько забытой, как это могло бы показаться. Она пережила своего рода трансформацию, хотя и была отчасти вынужденно забыта на фоне событий, таких как Brexit, и смены политических ориентиров правительства. Появился ряд новых инициатив, которые пытались частично компенсировать неудачу «Большого общества», но они уже не носили тот масштабный характер, который имел проект Кэмерона в 2010 году.
Что важно понять, оценивая последствия концепции «Большого общества»? Прежде всего, эта инициатива подчеркивает, как сложно и рискованно действовать в условиях, когда изменения в социальной политике требуют значительных структурных и финансовых изменений, которые не были предусмотрены заранее. Процесс укрепления гражданского общества должен опираться на устойчивую систему поддержки, которая могла бы гарантировать развитие и поддержку на всех уровнях — от локальных инициатив до крупных благотворительных проектов. И, самое главное, нужно понимать, что без должного финансирования и законодательных изменений даже самые амбициозные планы могут не только не реализоваться, но и привести к новым социальным проблемам.
Если мы вернемся к идеям правозащитников и левых критиков «Большого общества», то можно выделить важные уроки, которые могут быть полезны для современного подхода к реорганизации социальных и гражданских структур. Понимание важности комплексного подхода к реформации, который включает не только теоретическую разработку, но и практическую поддержку на всех уровнях, поможет избежать тех ошибок, которые привели к краху предыдущих инициатив. Тот опыт показывает, что без реального вовлечения местных сообществ, без обеспечения устойчивых финансовых и организационных баз для новых инициатив, они обречены на провал.
Почему большинство людей соблюдают законы? Социальный контроль и природа человеческих желаний
Потребности и желания человека не имеют природных ограничений — они кажутся безграничными и могут быть ограничены лишь социальными нормами, выработанными в конкретном обществе. Но именно общество формирует такие потребности и амбиции, которые зачастую невозможно реализовать в рамках существующей социальной структуры. Эта идея, развиваемая Робертом Мертоном, становится основой для понимания социальной аномии — состояния, в котором отсутствие эффективного контроля порождает преступность и девиантное поведение.
Теория социального контроля исходит из предположения, что человеческая природа не содержит естественных ограничений в базовых потребностях и желаниях. Люди всегда стремятся к большему, будь то материальное вознаграждение или иные выгоды, и потому нет необходимости искать специальные мотивы для совершения преступлений. Человек рождается свободным нарушать закон и воздерживается от этого лишь при определённых обстоятельствах. Именно эти предпосылки лежат в основе теорий социального контроля.
В противоположность традиционным теориям, где конформность рассматривается как норма, а девиантное поведение — как патология, теория социального контроля ставит вопрос иначе: почему большинство из нас не нарушают правила? Преступность и девиантное поведение становятся естественным следствием недостаточности социальных и личностных механизмов контроля. Главный акцент делается не на мотивах к преступлению, а на причинах, по которым люди удерживаются от нарушения норм — на отношениях, обязательствах, ценностях и нормах, которые формируют социальный порядок. При этом преступление часто оказывается более быстрым способом достижения желаемого, и специальной мотивации для его совершения не требуется — человек рационально оценивает соотношение выгод и рисков.
В ранних теориях социального контроля большое значение придавалось психологическим аспектам. Так, Эмиль Дюркгейм подчёркивал, что периоды быстрого социального изменения порождают аномию — состояние, когда социальные нормы ослабевают, и контроль над неограниченными человеческими желаниями становится невозможным. Сходные идеи развивала Чикагская школа, вводя понятие социальной дезорганизации, хотя объясняла её влияние на девиацию иначе — не как прямое давление, а как ослабление социальных контролей, что даёт человеку свободу выбора нарушения правил.
Альберт Рейс дифференцировал «личностный» и «социальный» контроль, утверждая, что внутреннее усвоение норм первичных групп (например, семьи) — важнейший фактор предотвращения девиантности, в то время как социальные институты обеспечивают внешнее соблюдение правил. Его эмпирическое исследование показало, что личностные механизмы контроля оказывают более сильное влияние, чем внешние. Причиной девиантности становилось именно ослабление таких первичных связей и недостаток поддержки социальных ролей, а не наличие особых мотиваций.
Джексон Тоби вводит понятие «ставок на конформность», объясняя, что подростки с меньшими социальными обязательствами и вложениями в общество более склонны к девиантному поведению, поскольку имеют меньше потерь в случае нарушения норм. Вклад Ивана Ная в теорию социального контроля проявляется в систематизации механизмов, по которым семья выступает главным регулятором поведения, выделяя четыре формы контроля — от прямого воздействия до формирования внутренних запретов.
Ключевая мысль всех этих подходов в том, что преступность — не следствие сильного побуждения к отклонению от нормы, а результат слабости социальных и личных ограничений. Человеческие желания в принципе могут быть безграничны, но именно структура общества и процессы социализации создают барьеры, сдерживающие человека от нарушения законов. Понимание этих механизмов помогает сместить акцент с поиска «плохих мотивов» на укрепление социальных связей, обязательств и ценностей, которые делают соблюдение норм естественным выбором.
Для более глубокого осмысления темы важно учитывать, что теория социального контроля не отвергает человеческую свободу и способность к осознанному выбору, а лишь показывает, при каких условиях эта свобода становится девиантной. Кроме того, понимание различий между внутренним и внешним контролем помогает увидеть, почему одни общества или группы эффективнее предотвращают преступность, а другие — более склонны к её росту. Дополнительно следует изучить, как социальные изменения, экономическая нестабильность и разрушение первичных социальных институтов ведут к ослаблению контроля и росту девиантного поведения, а также какие меры могут эффективно восстановить или усилить социальные связи и обязательства.
Как теория дифференциального ассоциирования объясняет преступное поведение и его причины?
Теория дифференциального ассоциирования, предложенная Эдомвином Сазерлендом в 1939 году, представляет собой одно из наиболее влиятельных объяснений преступности, исходя из идеи, что преступное поведение усваивается в процессе взаимодействия индивида с определенными социальными группами. На основе этой теории Сазерленд предложил модель, в которой человек приобретает склонности к преступным поступкам, когда он вступает в контакт с группами, где такие действия считаются приемлемыми, а нормы поведения способствуют нарушению закона. Суть теории заключается в том, что преступление — это результат обучения и ассоциаций с людьми, которые придерживаются преступных взглядов.
Однако первоначальная версия теории имела ряд ограничений. Например, она не учитывала такие психологические аспекты, как совесть и моральное осознание, которые также могут оказывать влияние на поведение человека. В 1947 году Сазерленд уточнил свою теорию, утверждая, что преступное поведение возникает, когда у человека формируется достаточное количество установок, оправдывающих нарушение закона, и они преобладают над его ассоциациями с некриминальными тенденциями. Важнейшие из этих ассоциаций — это те, которые возникают рано, бывают частыми и имеют высокий уровень интенсивности. Однако Сазерленд также подчеркивал, что он не ставит перед собой задачу объяснить, почему у человека формируются именно такие ассоциации, поскольку это требует детального анализа сложных социальных взаимодействий и отношений.
Несмотря на свою значимость, теория дифференциального ассоциирования оставалась объектом критики. Одним из вопросов, который не был решен, было то, какие ассоциации следует считать «интенсивными», а также как преступные установки могут оказывать более мощное воздействие, чем другие, и преодолевать влияние более традиционных, конформных социальных связей. Более того, теория, как утверждают критики, не учитывает особенности личности, не объясняет различия в возможностях совершать преступления и не может объяснить спонтанные преступления, вызванные сильными эмоциями или страстью.
Вместе с тем теория Сазерленда оказала значительное влияние на дальнейшее развитие криминологии. Важной вехой стал переход к объяснению преступности в контексте белых воротничков и преступлений, совершаемых влиятельными людьми. Сазерленд заметил, что традиционные criminological данные были в основном собраны в отношении преступников низших социальных слоев, в то время как преступления в высших слоях общества оставались невидимыми для большинства. Это наблюдение было подтверждено эмпирическими исследованиями, такими как работы Гейса и Баумхарта, которые показали, что многие бизнесмены, становясь частью новых социальных и профессиональных групп, усваивали нормы нечестного поведения как нечто вполне естественное.
Однако со временем теория претерпела изменения, особенно с учетом возражений и дополнений других исследователей. Так, например, теории социального обучения, предложенные Берджесом и Аккерсом, дополнили Сазерлендовскую модель, включая в нее элементы оперантного обусловливания. Преступное поведение, согласно этим теориям, может усваиваться не только через социальные связи с другими людьми, но и через взаимодействие с окружающей средой, где поведение, способствующее получению вознаграждений, укрепляется. Важной составляющей этой теории стали такие понятия, как дифференциальное подкрепление, имитация и дифференциальные определения, которые касаются того, как индивид воспринимает свое собственное поведение и его последствия.
Акерс в 1985 году еще больше уточнил эти идеи, выделив четыре ключевых аспекта процесса обучения преступному поведению: дифференциальные ассоциации, определения, имитация и социальное подкрепление. Этот процесс начинается с того, что индивид вступает в контакты с людьми, которые поддерживают поведение, нарушающее закон, что создает условия для обучения преступным моделям. Далее эти модели становятся основой для дальнейшего социального подкрепления, и на этой основе индивид продолжает совершать преступления.
С точки зрения социологии, процесс социального обучения имеет четкую связь с социальными и экономическими условиями. Развитие общества, социальная дезорганизация, экономическое неравенство — все эти факторы влияют на то, с кем человек взаимодействует, какие модели поведения он усваивает и как они поддерживаются или караются в процессе социальных взаимодействий.
Тем не менее, несмотря на прогрессивность этих подходов, остается несколько важнейших вопросов, которые требуют дальнейшего изучения. Например, как именно происходит формирование тех или иных социальных связей, что может повлиять на уровень восприимчивости индивида к определенному типу поведения и почему одни люди, подвергшиеся одинаковым условиям, не становятся преступниками, в то время как другие — наоборот. Эти вопросы открывают перспективы для дальнейших теоретических исследований и практических вмешательств в области криминологии.
Помимо этих теорий, на основе научных представлений о социальных взаимодействиях и процессе обучения было разработано несколько методов изменения поведения, которые используются в практике. Эти стратегии могут касаться как модификации окружающей среды, так и изменения последствий поведения. Например, в контексте превентивных мер в области преступности используются методы, такие как контроль стимула или создание условий для предотвращения преступлений через уменьшение возможностей для их совершения или увеличение вероятности их выявления.
