Иммиграция: новая проблема нового столетия (исторический очерк)

© 2003 г.

В. Л. ИНОЗЕМЦЕВ

ИММИГРАЦИЯ: НОВАЯ ПРОБЛЕМА НОВОГО СТОЛЕТИЯ (ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК)

- доктор экономических наук, научный руководитель Центра исследований постиндустриального общества, заместитель главного редактора журнала "Свободная мысль".

“Миграция выступает центральной проблемой нашего времени,

[поскольку] факторы, позволявшие ассимилировать прежние

волны иммиграции – в середине XIX столетия и в канун Первой

мировой войны – сегодня уже не действуют”

С. Хантингтон (International Herald Tribune, 2 февраля 2001 г.)

Всю историю человечества без особых натяжек можно рассматривать с точки зрения непрерывной миграции различных племен и народов. В одни эпохи миграция была не очень значимым, зато в другие – важнейшим фактором развития цивилизации. Исторический анализ позволяет выделить два типа миграционных процессов.

С одной стороны, миграция всегда оказывалась следствием внешней экспансии зрелых социальных систем с устойчивой структурой и сложившимся комплексом социальных связей и отношений. Масштабы этого типа миграции на протяжении столетий росли: экспансия Египта в Переднюю Азию; Ассирии, а затем и Персии в Финикию, Закавказье, Малую Азию и далее в Грецию; ответное вторжение эллинов и македонцев в Азию и Северную Африку; становление Римской империи и масштабная миграция латинян в ее периферийные районы; выплеснувшиеся из своих границ армии арабов, остановленные лишь в Южной Франции; и, наконец, начавшаяся в XV-XVI вв. колонизация европейцами Америки, Австралии и отдельных районов Азии.

С другой стороны, нередко миграцию порождала и хаотическая эволюция кочевых племен и народностей, социальные структуры и политическая систе­ма которых находились в стадии зарождения. С развитием более совершенных политических форм значение миграционных потоков этого типа постепенно снижается: если в древнем мире покорение Египта гиксосами или неоднократные волны миграции, прокатывавшиеся по Индийскому субконтиненту, не говоря уже о постоянных втор­жениях кочевников в Китай, - вполне обычные явления, то «великое переселение наро­дов» и монгольское нашествие стали практически последними примерами движений подобного рода в границах Евразии. В отличие от процессов первого типа, они не сопровождались распространением и закреплением новых социальных порядков. Переселенцы или захватчики, даже при­носившие с собой некоторые традиции, теряли связь с прежней родиной и, как правило, ассимилировались коренным населением.

Между тем, на протяжении XIX и ХХ вв. формы миграцион­ных процессов претерпевали масштабную, если не сказать беспрецедентную, модификацию. Становление новых типов совпало (от­нюдь не случайно) с периодом формирования в Европе гражданско­го общества и национального государства, которое правильнее было бы называть нацией-государством. Определились границы отдельных стран, утвердились принципы гражданства и личной свободы; вслед за этим и появились сами понятия эмиграции и иммиграции, столь хорошо известные нам сегодня.

К концу эпохи религиозных войн, вызвавших в Европе опустоше­ние, сравнимое лишь с последствиями эпидемии чумы XIV в. [1, p. 175-176], миграция пре­вратилась из спорадического передвижения людей в поисках сезонной работы или бегства от войн и религиозных преследований в устойчивый и постоянный процесс. Многие европейские правительства в XVII-XVIII вв. приветствовали иммиграцию и даже стремились предоставить иммигрантам некоторые привилегии, хотя и не всегда могли защитить их от вспышек насилия. Однако большинство мигрантов не покидало пределов Европы. Освоение первых колоний в Америке и Азии было делом государства, европейцы в этих регионах в основном были заняты военными операциями против коренного населения или обеспечением товарооборота между Старым и Новым Светом [2, p. 32-34]. Как отмечают историки, «на протяжении дол­гих трех столетий после открытия американских колоний туда направлялись лишь немногочисленные поселенцы» [3, p. 254]. Потребность в рабочей силе удовлетворялась за счет африканцев: если в XVI в. в Америку было доставлено около 900 тыс. невольников, то в XVII – 3,75 млн., а в XVIII – около 8 млн.[4, p. 377-378]. Не вызывает сомнений достаточно тесная связь между запретом работорговли в 1815 г. и последовавшим притоком европейских иммигрантов в американские колонии.

Первые значительные переселения европейцев в Северную Америку были вызваны религиозными и политическими гоне­ниями в Европе: сначала во Франции, где в 1675 г. Людовик XIV отменил Нантский эдикт 1592 г., а затем в Шотландии и Ирландии, где обострились противоречия между коренным населением и англичанами [5, p. 21-23]. Однако к началу XIX в. «иммигранты чаще всего руководствовались экономическими мотивами, а за­кономерности развития рынка труда гораздо лучше объясняли динамику иммиграции, нежели проблемы, обусловленные войнами или политическими конфликтами» [6, p. 194]. Проведенные экономистами и ис­ториками расчеты показывают, что к середине XIX столетия величина средней заработной платы в большинстве стран Европы составляла от 35 до 55% тех доходов, на которые переселенцы могли надеяться в США [7, p. 124-127]. Разумеется, многих привлекали и политические принципы американского общества, утверждавшие идеи свободы и равенства. Несмотря на то, что основатели Соединенных Штатов не стремились к росту численности переселенцев (Дж. Вашингтон отмечал в своих письмах: «Я не расположен пригла­шать иммигрантов; хотя у нас и нет никаких законодательных актов, препятствую­щих их прибытию, я целиком и полностью выступаю против этого» [8, p. 48]), все новые и но­вые тысячи европейцев прибывали за океан. Характерно, что подавляющее большинство из них (не менее 85%) обосновывалось в северных шта­тах, и лишь немногие селились на юге, где процветало рабовладение. К середине XIX в. европейская иммиграция в США - самый масштабный из известных Новому вре­мени миграционных процессов - стала одной из определяющих примет времени.

Масштабы эмиграции из Европы на протяжении второй половины XIX - пер­вой трети ХХ вв. трудно определить с достаточной точностью. Обычно исследователи начинают свои расчеты с середины 40-х годов XIX столетия, когда в большинстве европейских стран был установлен учет эмигрантов. Согласно различным данным, с 1846 по 1924 г. только крупнейшие го­су­дарства Европы – Великобританию, Италию, Ав­стро-Венгрию, Германию, Португалию, Ис­панию и Швецию – в поисках лучшей доли покинули, по меньшей мере, 43 млн. человек, более 75% из них перебрались в Соединенные Штаты [9, table 8, p. 30; table 9, p. 43]. Демографические потери Швеции за данный период оцениваются в 22%, а Великобритании – в 41% населения [10, p. 13]. В целом Европейский континент покинуло с 1846 по 1939 г. не менее 60 млн. человек, из которых 2/3 осели в США [11, p. 67]. Катастрофический отток населения из европейских стран можно, на наш взгляд, рассматривать в качестве одной из причин последо­вавшего в ХХ в. экономического отставания Европы от Соединенных Штатов [12, стр. 14-15].

В США иммиграция породила бурный хозяйственный рост. К середине XIX столетия образовались бо­ль­шие сообщества ирландцев, шотландцев, французов, немцев, итальянцев, испанцев и даже скандинавов, в глазах которых «Америка, при сра­в­нении с собственной страной, выглядела замечательно, [вследствие чего] всякий иммигрант, принявший реше­ние стать америка­нцем, очень быстро преисполнялся чувством патриотизма» [13, p. 103]. Логично предположить, что приток новых граждан не должен был бы нарушать сложившейся культурной среды. Однако даже несмотря на то, что от 84,9 до 97,5% иммигрантов, прибывших в США с 1846 по 1939 г., происходили из Европы [14, table 1.4, p. 7], многим американцам сложившиеся к началу ХХ в. тенденции не могли не внушать опасений.

Во-первых, сами по себе масштабы иммиграции стали казаться угрожающими. Среднее ежегодное количество приезжающих увеличилось с 14 тыс. человек в 20-е годы XIX в. до 260 тыс. человек в 50-е, достигнув к гг. 1 млн. – показателя, не превзойденного вплоть до 90-х годов ХХ столетия [15, p. 34; 16, p. 4-7]. С 1880 по 1920 г. доля американцев, родившихся за пределами страны, колебалась вблизи рекордных значений – от 13,1 до 14,7% общего населения [6, table 4.2, p. 156]. В эти го­ды даже без учета их прямых пото­мков иммигранты обеспечивали более 40% при­роста населения США [14, p, 94]. К 1910 г. около 75% жителей Нью-Йорка, Чикаго, Кливленда и Бостона были иммигрантами или их потомками в первом поколении [17, p. 118]. Во-вто­рых, появились признаки изменения региональной принадлежности иммиг­ран­тов: если в гг. 82% прибывавших происходили из Западной Европы, и лишь 8% – из стран Центральной, Южной и Восточной Европы, то в гг. это соотношение составляло уже 25 к 64 [6, p. 199]. Увеличилась и иммиграция из азиатских стран, нараставшая по мере освоения тихоокеанского побережья Америки, что ставило под угрозу идентичность США как страны с преимуще­с­твенно протестантским населением англо-саксонского происхождения.

Результатом стало ограничение иммиграции. Сначала принятый Конгрессом в 1882 г. закон (т. н. Chinese Exclusion Act) запретил легальный въезд на постоянное жительство в США иммигрантам китайского происхождения, затем закон о правилах иммиграции (Immigration Act) 1917 г. распространил это ограничение практически на всех вы­ходцев из азиатских стран. Закон 1921 г. установил временные квоты на въезд из большинства европейских стран, которые три года спустя были значительно снижены и с тех пор не отменялись [14, p. 5, 18-23]. Все эти меры означали переход к качественно новому этапу иммиграционной политики, продолжавшемуся до 70-х годов; если за гг. в США прибыли 8,8 млн. иммигрантов (что составляло в год 104 человека на 10 тыс. прожи­вавших в стране), то в гг. эти показатели упали до 528 тыс. (4 человека на 10 тыс. жи­телей) [18, table 5, p. 10].

Изменения в политике американских властей были определены законом Маккар­рена-Уолтера от 1952 г., вновь предоставившим квоты азиатским странам, и под­тверждены законом Харта-Селлера 1965 г., закрепившим отказ от принципа квотирования и сделавшим акцент на квалификации рабочей силы, а также на гумани­тарных соображениях – таких, как воссоединение семей, предоставление политического убежища и за­щита беже­н­цев. Эти меры привели к тому, что, во-первых, доля инженерно-технических работников среди иммигрантов выросла с 1% в 900-е до почти 25% в 60-е годы; во-вторых, число прибывающих из европейских стран сократилось, а из стран «третьего» мира – резко выросло [19, p. 536-537]. Если в 50-е годы около 60% легальных иммигрантов прибывали из Европы, то к началу 80-х их доля сократилась до 5% [20, p. 27-28]. Основными поставщиками иммигрантов стали Латинская Америка и страны Карибского бассейна; государства Азии [14, p. 74-75]. В середине 90-х годов среди 10 ведущих стран-доноров уже не было европейских государств; среди них не было также и ни одного государс­тва, имевшего продолжительную демократическую традицию [21, p. 99].

К концу 80-х годов стало очевидно, что новый подход не привел к ожидаемым результатам. Масштабы иммиграции увеличились: в гг. она обеспечивала 36,2% при­роста населения [рассчитано по: 18, table 4, p. 9], что близко к показателям конца XIX – начала XX вв. Однако основная масса переселенцев – выходцы из стран с низким уровнем жизни (ВНП на душу населения в Мексике составляет 30% аме­риканского, а в большинстве стран Азии и Карибского бассейна не превосходит 15-20% [22, p. 130]). Здесь нет и не может быть широкого слоя профессионалов; поэтому подавляющее большинство прибывающих было представле­но низкоквали­фицированными или вообще неквалифицирован­ными работниками [23]. Возникли и новые проблемы, обусловленные отчужденностью иммигрантов от остальных граждан: около 27% иммигрантов, прибыв­ших в США в 90-е годы, не знали английского языка [16, p. 10]; поэтому вполне объяснимы тенденции к фор­мированию автономных этнонациональных сообществ, особенно значительных в таких кру­п­ных городах, как Лос-Анджелес и Нью-Йорк [24]. Согласно официальным данным, в 2000 г. «среднестатистический» белый американец проживал в районе, 83% жителей которого составляли белые; «среднестатистический» представитель национальных меньшинств – в районе, на 77% населенном такими же, как и он, представителями меньшинств [25, p. 4]. При этом к концу 2000 г. в населении 7 из 12 крупнейших городс­ких агломераций – Нью-Йор­ка, Лос-Анд­желеса, Чикаго, Хьюстона, Фи­ладельфии, Сан-Франциско и Вашингтона – белых граж­дан было менее половины (на 30,8–49,6%) [рассчитано по: 18, table 35, p. 38]. Имми­гранты, составляющие ныне 9,5% жителей США [26, p. 300], используют поч­ти вдвое бо­ль­ше социальных пособий, чем коренные американцы, будучи (и это отмечается все чаще) ответственны за четверть всех совер­шаемых на территории страны преступлений [27, p. 68-70, 142].

Не следует, однако, полагать, что Соединенные Штаты являются сегодня единственной страной, социальный облик которой радикально меня­ется под воздействием нарастающей иммиграции. Из развитых стран ее последствий не испы­тывает, пожалуй, только Япония, где доля представителей иных национальностей не превосходит 0,6% населения [28, p. 818]. В последние годы обострилась ситуация в Европе, традиционно служившей источ­ни­ком, а не мишенью, эмиграционных потоков. Это обус­ловлено, с одной стороны, близостью к очагам перенаселенности на Ближ­нем Востоке и в Северной Африке при беспрецедентном разрыве в благосостоянии ев­ропейцев и населения сопредельных государств (ВНП на душу населения в Северной Африке составляет 8-16% [22, p. 130], а в Восточной Европе – 9-40% [29, p. 354] среднеевропейского пока­зателя). С другой стороны, в отличие от американской, европейская идентичность основана прежде всего на исторической общности судеб, а не на приверже­нности определенным идеалам, что существенно ограничивает возмо­жности формирования в Европе общества, способного разделять ценности мультикультура­лизма.

Исторические тенденции развития иммиграции в европейские страны весьма сходны с американскими, с той лишь разницей, что активному притоку переселенцев из стран «третьего» мира, начавшемуся в 50-е годы, не предшествовал период ассими­ляции представителей национальных групп, культурно, исторически и религиозно близких западноевро­пе­й­цам (вряд ли найдется достаточно сходства между ситуацией в Америке на рубеже XIX – XX вв. и кратковременной волной миграции из стран Южной Европы [22, p. 103]). Резкое увеличение количества иммигрантов в Европе обусловлено прежде всего распадом колониальных импе­рий и неопределенностью статуса граждан новых независимых государств (например, алжирцы, родившиеся до получения страной независимости, являлись подданными Франции и могли свободно пересекать границы метропо­лии [30, p. 164-167]), а также экономической миграцией из стран Восточной Европы и Ближнего Востока. Кроме того, в 60-е и 70-е годы европейцы в силу ощутимой нехватки рабочей силы не противодействовали растущей иммиграции [31, p. 218]. Привлечение иностранных рабочих в этот период - логическое продолжение политики поощрения мобильности рабо­чей силы, инициированной при­нятыми в 60-е годы решениями о праве граждан любой из стран ЕЭС работать в других входящих в Со­об­щество государствах [32, p. 44]. Однако это имело те же последствия, что и либерализация иммиграционной политики в США в 60-е годы. Если первоначально доля иммигрантов в совокупной рабочей силе европейских стран превышала их долю в общей численности населения [33, table 7, p. 166-167], то по мере старения первых переселенцев и роста числа детей и иждивен­цев в их семьях положение изменилось. К середине 90-х годов в 8 из 12 стран Евро­пейского Союза доля иммигрантов, активно вовлеченных в про­изводи­тельную дея­те­льность, не достигала и 50%; европейцы выну­ждены были с сожалением кон­ста­тировать: «Мы звали работников, но вместо них приехали люди» [34, p. 206-207]. Хотя в Европе, как и в США, иммигранты получают ме­ньшую заработную плату, чем коренное население (в среднем% [35, p. 87-88]), безработица среди них вдвое превосходит средний уровень [36, p. 194-195]. В результате, иммигранты в бóльшей сте­пени зависят от социальных пособий и выплат, что усиливает негативное отношение к ним.

К началу 90-х годов масштабы иммиграции в Евро­пе оказались сопоставимы с показателями Соединенных Штатов. Доля лиц, родившихся за пределами страны, в населении ведущих государств ЕС – Германии, Великобритании, Франции, Голландии, Бе­льгии и Австрии – достигла 8-11% (максимальный показатель для Люксем­бурга составляет 34%, ми­нимальные – для Ис­пании, Финляндии, Португалии и Италии – 1,3%, 1,4%, 1,7% и 2,0%, соответствен­но) [33, table 1, p. 161]. Доля иммигрантов в экономически активном населении варьирует между 0,9% в Италии, 1,0% в Ис­пании и Финляндии, 1,3% в Португалии до 8,6% в Германии, и 9,9% в Австрии [37, p. 85]. Однако иммиг­рантское население европейских государств в значительной степени состоит из граждан других стран ЕС, которые после принятия Маастрихтского договора юридически являются гражданами Европейского Союза (по состоянию на 1993 г., их «вклад» в иммиграционные потоки достигал в отдельных европейских странах 40% [38, p. 338]). С учетом этого обстоятельства, 40,8% иностранцев в экономически активном населении Люксем­бурга превращаются в 4,0%, а средний показатель для ЕС составляет 2,9%, не превышая в Ис­пании, Финляндии, Португалии, Италии и Ирландии 1% [37, p. 85].

Между тем в этих цифрах, которые в США могли бы считаться более чем приемлемыми, находят отражение процессы, ставшие серьезным испытанием для стран Европы. Начиная с середины 80-х годов, европейское общественное мнение склоняется к сокращению потока иммигрантов, что обусловливается трудностями ассимиляции. В Европе они живут еще более обособленными сообществами, чем в США; новые иммигранты направляются в те регионы, где численность их соотечественников и без того весьма велика (так, например, до 80% всех турков, живущих в ЕС, и 76% выходцев из бывшей Югославии проживают в Германии, тогда как 86% тунис­цев и по 61% марокканцев и алжирцев – во Франции [39, p. 81]). Это порождает националистические и шо­винистические настроения среди местных жителей. Наиболее острой проб­лемой становится распространение ис­ла­ма: мусульманское население только во Франции, Германии и Ве­ликобритании пре­вышает 10 млн. человек [40, p. 47], количество мечетей и молельных домов выросло в Германии с 3 в 1969 г. до 1,5 тыс. в середине 90-х [20, p. 215].

В конце 80-х годов европейские правительства начали ужесточать иммиграци­онную политику. В результате за гг. приток иммигрантов из-за пределов 15 стран ЕС сократился вдвое, с 1,5 млн. до 790 тыс. человек в год [41, p. 30], и достиг 680 тыс. человек в 2000 г. [42, p. A2]; количес­тво лиц, получивших статус беженцев, снизилось на протяжении 90-х годов в 4 раза [32, p. 28]. Реализуя принципы Маастрихтского договора, влас­ти ев­ропейских государств предприняли решительные меры, направленные на сокращение нелегальной иммиграции (сегодня общепризнанно, что жизнь нелега­льных переселенцев в Европе намного сложнее, чем в Соединенных Штатах [43, p. 29-30]). Хотя в 2000 г. в ЕС прибыло лишь 20 человек на 10 тыс. прожи­вав­ших [44, p. A1] (в США в 90-е годы этот показатель составил 36 [18, table 5, p. 10]), европейские лидеры, как показала встреча в Севилье летом 2002 г., продолжают считать совершенствование методов контроля над иммиграцией одной из приоритетных задач.

И это понятно: система социального обе­спечения, поддерживающая приемлемый уровень жизни переселенцев [45, p. 87-89], процессы европейской интеграции, значительно расширяющие политические права миг­рантов [46] способствуют складыванию немыс­лимой в американских условиях ситуации, когда легальные иностранные рабочие не стремя­тся получить гражданство [43, p. 30]. Интегрирование иммигран­тов в европейские общества оказалось затруднено.

Представленная картина дает основание констатировать существенное отличие Европы от Соединенных Штатов в отношении к современным проблемам миграции. США сформировались как союз свободных людей, объединенных определен­­ной целью; напротив, европейские нации-государства сложи­лись на базе исторической традиции, общности происхождения и территории. Американская культура открыта для интеграции в нее новых элементов; европейцы, напротив, дорожат каждым элементом своей культуры и стремятся к сохранению ее ори­гинальности. Радикальное ограничение иммиграции, сколь бы рациональным ни выглядело его обоснование, противоречит универсалистской американской идеологии; евро­пейцы же «никогда не считали себя принадлежащими к иммигрантским странам, как это свойственно американцам», поэтому они не скованы в подобных ограничениях какими бы то ни было рамками. В то же время европейские политики долгое время «опасались критики слева и справа [и] не осмеливались публично обсуждать плюсы и минусы иммиграции» [47, p. 6]. Если в США вокруг этой проблемы идут интенсивные (возможно, даже излишне интенсивные – по словам Д. Д’Сузы, он «неоднократно удивля­лся тому, как много разговоров о расизме ему при­ходи­лось слышать, и как мало его проявлений отмечал он в реальной жизни» [13, p. 193]) дискуссии, то в Европе эта исключительно важная проблема недопустимо дол­го за­мал­чивалась.

Результаты известны. Рубеж столетий отмечен небывалым взлетом популярности ультраправых партий во многих европейских странах. С 1995 по 2001 г. резко возросла доля из­бирателей, поддерживающих эти партии на общенациональных выборах (так, в Дании Датс­кая на­родная партия получила в 2001 г. почти 14% голосов против 10,5% в 1998-м; в Бельгии Фламандский блок собрал в 1999 г. 16% голосов против 14% в 1995-м; в Швейцарии Швейцарская народная партия обеспечила себе в 1999 г. поддержку 22% из­бирателей против 16% в 1995-м; Партия свободы в Австрии, собрав в 1999 г. 27% голосов, провела своих представителей в правительство страны [48, p. 30]). В 2002 г. на президентских выборах во Франции лидер Национального фронта Ж.-М. Ле Пен, популярность которого у избирателей возросла с 3,4% в начале 80-х годов до 16,9% голосов, опередив действовавшего премьер-министра, социалиста Л. Жоспена, вышел во второй тур выборов [49, p. 18-22]. Лишь стихийное объединение левых и центристских сил помешало дальнейшим успехам Ж.-М. Ле Пена, потерпевшего во втором туре сокрушите­льное поражение от Ж. Ширака. В Нидерландах консервативный блок П. Фор­тай­на (убитого менее чем за неделю до всеобщих выборов 2002 г.), выс­тупавший с программой, включавшей в себя требования насильственной интеграции иммигрантов, прек­ра­щения практики принятия беженцев и предоставления политического убежища, победил в ряде ключевых регионов страны и сформировал вторую по численности депутатскую фракцию в парламенте [50]. Однако это событие померкло на фоне успеха Ж. Ши­ра­ка; эйфория по поводу поражения Ж.-М. Ле Пена вряд ли оправдана, т. к. основания для дальнейшего роста влияния националистических сил в Европе отнюдь не исчезли, а готовность демократических сил открыто обсуж­дать существующие проблемы не стала большей.

* * *

Что же следует из этого беглого взгляда на историю миграционных процессов? Мы полагаем, что в новом столетии Западу придется столкнуться с опасным вызовом, порожденным мас­штабной иммиграцией из стран «третьего» мира. Исторические условия, в которых этот вызов становится реальностью, весьма специфичны.

Во-первых, современный Запад уже не способен к тем формам внешней экспансии, которые были освоены им в предшествующие исторические периоды. С от­казом от сохранения (а не распадом) европейских колониаль­ных империй угасла тенденция к массовой эмиграции из развитых стран в направлении «третьего» мира. Важный урок истории заключается в том, что западные социальные порядки не были установлены в тех стра­нах, где выходцы из Европы не составили устойчивого большинства населения [51, p. 42-61]. Они укоренились лишь в тех регионах, которые А. Мэддисон, один из самых оригинальных историков экономики, удачно назвал «пасынками» западной цивилизации (Western offshoots) [52, p. 59-63]. Та­ким образом, первый из названных в начале статьи типов миграции представляется исчерпавшим свои возможности.

Во-вторых, миграция с периферии к центру, столь хорошо известная прошлым историческим эпохам, обусловливается теперь осознанным индивидуальным выбором каждого переселенца. Жизнь в условиях чуждой среды он воспринимает как выжива­ние; в этих условиях обе стороны – и мигранты, и коренное население – неизбежно стремятся скорее сохранять собственные традиций, чем усваивать чужие. Таким обра­зом, исчерпывается потенциал и второго типа миграционных процессов.

Следствием становится сегментация западного общества, чреватая его нарастающей неустойчивостью. Жертвы, понесенные в борьбе за форми­рова­ние наций-государств как стабильной фор­мы, пре­одолевающей груп­­повой прин­цип организации общества, могут в современных условиях оказаться если и не напрасными, то, по крайней мере, не вполне оправданными. Сегментированные общества ве­сьма распространены сегодня, но при всем желании их трудно счесть прогрессивными. И если Запад смирится с идеями мультикультурализма, это, на наш взгляд, бу­дет означать начало упадка современных запад­ных обществ.

Сегодня проявления мультикультурализма нередко воспринимаются как одно из свидетельств прогрессирующей глобализации. США, провозгласившие себя нацией, «определяемой приверженностью принципам… свободы и равенства, и имеющей правительство, которое выражает волю граждан», считают, что привносимое иммиграци­ей культурное многообразие способствует их прогрессу [20, p. 148]. Тем самым Америка отвергла выстраданное Европой по­нимание то­го, что «любое сообщество… имеет по­л­ное право определять условия, на которых оно готово принимать иммигрантов, как и право отдавать предпочтение собственным культурным традициям, ценностям и стереотипам» [53, p. 6]. Проблема иммиграции столь важна сегодня именно потому, что в ней заключен гораздо более масштабный вопрос соотношения изменчивости и преемственности, вопрос о том, в какой мере допустимо пренебрегать одним в пользу другого. Он, конечно, всегда занимал философов и социологов; поэтому в следующей статье мы обратимся к методологическим аспектам проблемы иммиграции.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. См., напр.: Merrimann J. A History of Modern Europe from Renaissance to the Present. NY, L: W. W. Norton & Co., 1996.

2. См.: Kennedy P. The Rise and Fall of Great Powers. L: Fontana Press, 1989.

3. Jones H. W. A Population Geography. NY: Harper & Row, 1981.

4. См.: Braudel F. Civilisation matérielle, économie et capitalisme 15e-18e siècle. T. 3. Le temps du monde. P: Armand Colin, 1979.

5. Подробнее см.: Butler J. Becoming America: The Revolution Before 1776. Cambridge (Ma.), L: Harvard Univ. Press, 2000.

6. Haines M. R. The Population of the United States, // The Cambridge Economic History of the United States. Vol. II. The Long Ninete­enth Century. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2000.

7. См.: O’Rourke K. H., Williamson J. G. Globalization and History. The Evolution of a Nineteenth-Cen­tury Atlantic Economy. Cambridge (Ma.), L: MIT Press, 1999, table 7.2.

8. Цит. по: Lind M. The Next American Nation. The New Nationalism and the Fourth American Revolution. NY: Free Press and Simon & Schuster, 1996.

9. См.: Nugent W. Crossings. The Great Transatlantic Migrations, . Bloomington, Indianapolis: Indiana Uni­v. Press, 1992.

10. См.: Stalker P. Workers Without Frontiers. The Impact of Globalization on International Migration. L, Lyn­ne Rienner Publishers, Boulder (Co.), 2000.

11. См.: Rasmussen H. K. No Entry. Immigration Policy in Europe. Copenhagen: Copenhagen Business School Press, 1997.

12. Подробнее см.: , Возвращение Европы. Штрихи к порт­рету Старого Света в новом столетии. М: Интердиалект+, 2002.

13. D’Souza D. What’s So Great About America. Washington (DC): Regnery Publishing Inc., 2002.

14. См.: Daniels R., Graham O. L. Debating American Immigration: 1882 – Present. Lanhan (NC), Oxford: Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2001.

15. См.: Dent H. S., Jr. The Roaring 2000s. NY: Simon & Schuster, 1998.

16. См.: Survey “The United States” // The Economist. 2000, March 11-17.

17. См.: Rosendorf N. M. Social and Cultural Globalization: Concepts, History, and America’s Role // Governance in a Globalizing World / Nye J. S. Jr., Donahue J. D. Washington (DC): Brookings In­sti­tu­tion Press, 2000.

18. См.: Statistical Abstract of the United States 2001. Washington (DC): U. S. Census Bureau, 2001.

19. См.: Easterlin E. A. Twentieth-Century American Population Growth // The Cambridge Economic History of the United States. Vol. III. The Twentieth Century. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2000.

20. См.: Joppke C. Immigration and the Nation-State. The United States, Germany and Great Britain. Oxford, NY: Oxford Univ. Press, 1999.

21. См.: Lister M. The European Union and the South. Relations with Developing Countries. L, NY: Routledge, 1997. Table 3.4.

22. См.: Faini R. European Migration Policies in American Perspective // Transatlantic Economic Relations in the Post-ColdWar Era / Eichengreen B. NY: Council on Foreign Relations Press, 1998.

23. См.: French M. U. S. Economic History Since 1945. Man­ches­ter: Manchester Univ. Press, 1997, p. 10; подробнее см.: The Economist. 2001, March 17-23. P. 53-54.

24. См., напр.: Greenberg S. H. The New New York // Newsweek. 2001, August 6. P. 45-47; подробнее см.: Linstone H. A., Mitroff I. I. The Challenge of the 21st Century: Managing Technology and Your­selves in a Shrin­king World. Albany (NY): State Univ. of New York Press, 1994. P. 136.

25. См.: A Nation of Many Millions… of Divisions // Newsweek. 2001, April 16.

26. См.: The New York Times Almanac. 2002. NY: Penguin Reference Books, 2002.

27. См.: Buchanan P. J. The Death of the West. How Dying Populations and Immigrant In­vasions Imperil Our Country and Our Civilization. NY: St. Martin’s Press, 2002.

28. См.: The World Almanac and the Book of Facts. 2002. Mahwah (NJ): World Almanac Books, 2001.

29. См.: Swann D. The Economics of Europe. From Common Market to European Union. L: Penguin Books, 2000.

30. Подробнее см.: Weil P. La France et ses étrangers. L’aventure d’une politique de l’immigration de 1938 à nos jours. P: Gallimard, 1995.

31. См.: MacMaster N. Racism in Europe, . Houndmill, NY: Palgrave, 2001.

32. См.: Geddes A. Immigration and European Integration: Towards Fortress Europe? Manchester: Man­ches­ter Univ. Press, 2000.

33. См.: Sassen S. Guests and Aliens. NY: New Press, 1999.

34. См.: Edye D., Lintner V. Comtemporary Europe: Economics, Politics and Society. L, NY: Pre­n­­tice Hall, 1996.

35. См.: Pierson Ch. Beyond the Welfare State? Cambridge: Polity, 1991.

36. См.: France, portrait social . P: Institut national de la statistique et des études économiques (INSEE), 2000.

37. См.: Tableaux de l’économie française . P: Institut national de la statistique et des études économiques (INSEE), 2001.

38. См.: Jovanovic M. N. European Economic Integration. Limits and Prospects. L, NY: Routledge, 1997.

39. См.: Sassen S. Losing Control? Sovereignity in the Age of Information. NY: Columbia Uni­ver­sity Press, 1996.

40. См.: Le Quesne N. Islam in Europe: A Changing Faith // Time. 2001, December 24.

41. См.: The Economist. 1997, April 5-11.

42. См.: Mitchener B. Prodi Says Fear Of Immigration Is Overblown // The Wall Street Journal Europe. 2002, June 19.

43. См.: Dickey Ch., Marais S., Vlahou T., Roman M. et al. In the Shadows // Newsweek. 2001, August 13.

44. См.: Mitchener B. EU Plans Single Immigration Policy // The Wall Street Journal Europe. 2002, June 26.

45. См.: Meehan E. Citizenship and the European Community. L, Thousand Oaks (Ca.): Sage Publications, 1993.

46. О конкретных мерах, принимаемых в ЕС в данной области, см.: Koslowski R. Migrants and Citizens. Demographic Change in the European State System. Ithaca (NY), L: Cornell Univ. Press, 2000. P. 4-5; Kostakopoulou T. Invisible Citizens? // Citizenship and Gover­nance in the European Union / Bellamy R., Warleigh A. L, NY: Continuum, 2001. P. 192-193, и др.

47. Mazover M. A New Nationalism // Financial Times. 2002, May 11-12.

48. См.: The Economist. 2002, April 27 – May 3.

49. См.: McGuire S. The Fear Factor // Newsweek. 2002, May 6.

50. См.: Cramb G. Devout Calvinist Who Must Court Fortyun’s Malcontents. P. 30; Reed S. Murder in the Netherlands // Business Week. European edition, 2002, May 20. P. 24-28.

51. См.: «Вечные ценности» в меняющемся мире. Демократия и гражданское общество в новом столетии // Свободная мысль-XXI. 2001, № 8.

52. См., напр.: Maddison A. Monitoring the World Economy . P: OECD Development Centre, 1995.

53. Pfaff W. Immigrants Have to Agree to Fit In // International Herald Tribune. 2002, May 16.